 Евгений Матвеевич Сидоркин (1930-1982) - художник-график. Народный художник РК, лауреат Государственной премии республики им. Ч. Валиханова. Международные награды - Бронзовая и Золотая медали книжных выставок в Лейпциге, I премия и Золотая медаль Международных биеннале графики в Кракове, дипломы выставок в Венеции, Будапеште. Работы в книжной графике: книга "Басни" С. Михалкова, иллюстрации на темы казахских народных сказок "Веселые обманщики", "Казахский эпос", серии "Казахские народные игры", "Читая Сакена Сейфуллина", "Киргизские сказки", "Аксакалы", "Путь Абая" Мухтара Ауэзова, "Из мглы веков", "История одного города" М. Е. Салтыкова-Щедрина, "Пантагрюэль и Гаргантюа" Ф. Рабле.
Новых работ заслуженного деятеля искусств республики, лауреата Государственной премии Казахской ССР Евгения Матвеевича Сидоркина всегда ожидаешь с нетерпением. Не только потому, что они оригинальны по форме: предвкушаешь встречу с умным, размышляющим художником. Работающий много в книжной графике, Е. М. Сидоркин в своих иллюстрациях не столько следует за сюжетом литературного произведения, сколько стремится к образной передаче его духа. И это стремление ему, как правило, удается. Он умеет быть ироничным и гневным, лириком и певцом героического, ему как художнику доступны бытовые и возвышенные стороны жизни.
Его графические листы – своеобразная, порой причудливая, но в основе своей всегда точная проекция фантазии и мысли художника, по-своему прочитывающая полюбившиеся ему страницы. Идя с автором книги в едином русле, он дополняет его своими тонами звучания, достаточно сильными, чтобы чувствовалась в них личность художника. Именно потому каждая новая книга, проиллюстрированная Е. М. Сидоркиным, – событие. И неудивительно, что когда в серии «Всемирная литература» решено было издать роман-эпопею замечательного казахского писателя Мухтара Ауэзова «Абай», в качестве иллюстратора был привлечен Евгений Матвеевич. С нее-то мы и начнем разговор о творчестве графика, его художнических позициях. С цикла литографий этой прекрасной серии, где каждый лист - выразительный, предельно емкий по содержанию фрагмент большого эпического полотна, рассказывающего о жизни казахского народа конца XIX века.
«Абай»
«Абай»… Тринадцать лет писал М. О. Ауэзов этот роман о великом казахском просветителе, стремясь через его судьбу отобразить полвека истории своего народа в дореволюционном прошлом, увидеть ее глазами самого Абая. Роман получился полифоничным, сюжетные линии, переплетаясь и взаимодействуя, создают в нем динамику и напряжение. Вот эту динамику полифонию и должен был передать изобразительными средствами художник, взявшись иллюстрировать книгу. Еще в шестидесятых годах, прочтя впервые «Абая», Е. М. Сидоркин увидел в нем неисчерпаемые возможности для графики. Возникла потребность выразить свое отношение к казахской истории, творчеству и жизни великого поэта и мыслителя, к лирическим, гражданским и философским раздумьям и концепциям автора романа. Так появился и возник первый вариант иллюстраций этого произведения. Книга вышла в свет. Но и после ее появления Е. М. Сидоркин не переставал думать о героях, с которыми уже сроднился, о времени, в которое успел глубоко вжиться.
Новый вариант для серии «Всемирная литература» тщательно обсуждался вместе с писателем. Были назначены узловые моменты будущих листов. Мухтару Омархановичу очень импонировала задумка художника сделать графические листы не буквально иллюстративными, а в виде обобщенных монументальных образов, отражавших характерные явления описанного в романе прошлого. Личность одаренная, от природы творческая, Ауэзов понимал, что истинному таланту нельзя отказать в праве на самостоятельность осмысления времени, образность видения. Творческий союз муз удался. Авторский текст и иллюстрации к нему – словно две мелодии, яркие и могучие, взаимно обогатили друг друга.
Надо сказать, что казахстанская тема стала для Сидоркина своей, едва он прикоснулся к ней после окончания графического факультета Ленинградского художественного института им. И. Е. Репина и в 1957 году приехал в республику. Впервые заявив в иллюстрациях к сборнику сказок «Веселые обманщики» и «Казахскому эпосу» о своей любви к казахской земле, народным традициям, фольклору, национальным играм, обычаям, богатой событиями истории, Евгений Матвеевич остался верен ей и по сей день. Поначалу это было романтическое, восторженное выражение чувств. Оно сочетало в себе и любование экзотикой, и добрую улыбку, и эмоциональное свежее восприятие неповторимых орнаментальных традиционных форм. Пережив горячую увлеченность, художник рассмотрел предмет своей привязанности вблизи. В подробных бытовых деталях, конкретных и осязаемых, увидел он казахскую историю, создавая первый вариант иллюстраций «Абая». Потом наступил период «Народных игр», и нам открылся в его работах причудливый мир фантазии, бешеной скачки коней – байги. Мир динамичный, мир ловкости и силы, смелость и удальства степных джигитов. И, наконец, график заговорил языком поэзии – возвышенной и страстной, где любовь и гнев сейфуллинских строк (листы «Читая Сейфуллина») воплотились в законченные пластические образы. Началась новая пора. Пора возмужания, философского осмысления жизни.
Вторично обратившись к роману об Абае, Е. М. Сидоркин взглянул на историю казахского народа более зрелыми глазами. Приглушеннее стали мотивы идилличности и романтизации, отчетливее проступила нравственно-психологическая, социальная и политическая проблематика романа. На первый план выдвинулся мотив социальной борьбы, и это определило заостренный характер большинства графических листов. В напряженных линиях, выразительных жестах угадывается безмолвный до поры, но готовый в любой момент прорваться наружу протест бедноты. И даже не тронутая обжигающим дыханием суровой действительности юность главной героини романа Токжан увиделась художнику через ее будущность. Через изъеденное морщинами лицо, полный безнадежностью взгляд старухи, тоже когда-то мечтавшей о счастье.
– Один из главных в этой серии лист «Токжан», – поясняет Евгений Матвеевич, – находит свое логическое завершение в «Песни Татьяны», потрясающей своим трагизмом. Все надломлено и сломлено, загублены жизнь, любовь, лучшие порывы. Это, как говорил Ауэзов, «комплекс казахских Ромео и Джульетт» – Абая и Токжан, Оралбая и Коримбалы, Амира и Уметей, Дармена и Макен, борющихся против установлений шариата, за право любви. Именно в этом ключе мне виделась трагическая судьба бесправной казахской женщины. Вся книга заключена в суперобложку из двух графических листов. Первый – «Мы – казахи» - как увертюра дает настрой всем мыслям, событиям и судьбам героев романа. Литография эта, как, впрочем, и вся серия, напоминает барельефы, изваяния каменных баб – балбалов, встречающихся в казахской степи. И это придает определенную символику, монументальность. На втором листе суперобложки, который я старался выполнить также сдержанно, но с большей теплотой и лиричностью, лица уже не столь суровые. В них угадываются уже знакомые нам черты, что-то близкое, роднящее с героями. Это и понятно: ведь прочтя книгу, мы прожили их жизнь. В нас кипел гнев против «волков» – степных правителей и их угодников, «благочестивых» духовников, затаптывающих малейшее проявление свободного духа. Их ожиревшие, потерявшие подобие человеческих лица особенно мерзки рядом с одухотворенными лицами мужественных жатаков – безлошадных бедняков. Пусть народное движение пока стихийно, а его вожак Базарлы не знает путей к победе – это еще один шаг в трудной борьбе. Чтобы не шариат царил в степи, а закон справедливости. Чтобы не было черных сборов, когда без суда следствия у бедняков отбиралось последнее, а над аулами звучали не только печальные, но и радостные мелодии.
В размышлениях над книгой художник становится вашим собеседником. Нужно только вникнуть в мир его образов. И если даже вы в чем-то не согласны, он убедит вас вескими аргументами, заставит передумать, переоценить, проанализировать, увидеть события романа более масштабно.
Каждый лист предельно емок, в нем нет неоправданных пустот, как нет и излишеств. Вот литогравюры «Матери Абая», «Жатаки», «Невеста», «Переселенцы», «Мелодия над аулом». Сколько лиц, характеров, типов! И в каждом – свое настроение, свой взгляд на мир. Художник живописует линией. Нервная, беспокойная, изломанная она в листах гневных, обличительных и трагических, в лирических же – плавная, мелодичная, а в картинах быта – орнаментальная. Композиция каждого листа строится так, что у зрителя остается ощущение, будто художник хотел бы и может рассказать многое, что дополнит основное содержание, но предоставляет сделать это нам самим. В этой незавершенной завершенности заключено особое неповторимое искусство.
Именно потому все вместе листы смотрятся как единое масштабное полотно. А объединяется оно тремя портретами – «Мухтар Ауэзов», «Абай-ага», «Абай-поэт». История как бы просматривается через двойную призму – через восприятие ее Абаем и автором романа.
Цикл литографий к роману М. О. Ауэзова вместе с другой серией «Аксакалы» был удостоен Государственной премии Казахской ССР. «Аксакалы» включают в себя три листа – «Ожидание», «Насвай», «Чайхана», проникнутые мягким юмором и теплотой. Автор здесь как бы любуется своими героями, улыбаясь их маленьким человеческим слабостям. В его взгляде на персонажи чувствуется дух Алдара-Косе и Жиренше, остроумие которых вошло в народные легенды и о которых Е. М. Сидоркин с такой изящной непосредственностью рассказал в «Веселых обманщиках». «Аксакалы» – еще один верно подмеченный штрих национального казахского характера.
Поиск, наработки, профессионализм
Найти свою тему. Каждый художник считает это едва ли не самым главным. Но ведь и верность ей проявляется по-разному. Можно варьировать одно и тоже, не дав себе труда заглянуть вглубь, исследовать, проанализировать. Можно также всякий раз находить ее новые пласты. Есть хорошее, емкое понятие – «профессионализм». Это не только владение формой, но – высокая общая культура, доскональное знание своего предмета, умение охватить тему со всех сторон, найти образный эквивалент мыслям и чувствам. Такое профессиональное вникание в материал свойственно работам Е. М. Сидоркина. У него свой метод изучения.
– Я должен знать все о своих героях, – поясняет Евгений Матвеевич. – Чтобы эмоциональный багаж все время пополнялся, приходится много ездить, встречаться с людьми. Здесь важно все – и детали быта, и характерные типы – прообразы будущих героев, и точность воспроизведения декоративно-орнаментальных мотивов, которые потом могут быть использованы в той или иной композиции. Чтобы вывести историческую или фольклорную тему на уровень серьезного современного искусства, художник должен «наработать», воспитать в себе верное чувство национальной формы, пластики, особенностей композиции, ритмов, характера, жеста и образного выражения.
Нетрудно проследить, как с каждой новой работой мужает рука художника, как уходит он от сугубо конкретных, иллюзорных форм к обобщениям общечеловеческого порядка. И как бы подтверждая это, Евгений Матвеевич продолжает.
– В этом смысле интересно сравнить графические листы – иллюстрации к эпопее Мухтара Ауэзова. Два варианта – два принципиально разных подхода к теме. Первый – большее следование за сюжетом, коллизиями и перипетиями литературного произведения. Второй – соавторство с писателем, свое видение и образное интерпретация эпохи, событий и характеров, выписанных в романе. Здесь каждый лист смотрится как самостоятельный.
«Степные легенды»
Нужно отметить, что серия, сделанная для издательства «Всемирная литература» – значительный вклад в развитие книжной графики, широко развитой в нашей республике. И ценность его состоит в новом методе подхода к литературному оригиналу. Недаром эта работа удостоена Государственной премии Казахской ССР.
В последние годы в изобразительном искусстве явно и последовательно проступает тенденция – через самобытный, интимный мир отдельной личности показать общечеловеческое. По-своему решает эту проблему и Е. М. Сидоркин. А решение ее тем более полнозвучно, многопланово и глубоко, что, говоря о человеке с позиции современности, он рассматривает его как бы через призму времен, веками накопленной мудрости. Весь образный слой пластического языка подчиняет он раскрытию духовных богатств человека, его лучших душевных качеств, вызывая активное противодействие злу. Это нравственное кредо художника непосредственно выражено в графических иллюстрациях к роману «Абай». И с еще большей убедительностью утверждается Е. М. Сидоркиным в следующей серии, созданной по мотивам казахского фольклора – «Степные легенды».
– «Степные легенды», – говорит художник, – это не собственно иллюстрации, а образное воплощение народного идеала мудрости, красоты, добра. Жанр легенды позволяет представить его в наиболее очищенном от временных напластований, в идеально законченном обобщенном виде. Это – не уход вглубь истории, но осмысление ее сегодняшним днем. Взять, например, первые листы. «Любовь» – красивая, поэтичная, одухотворенная чистотой первых порывов, не защищенная от предчувствия грядущих бед и испытаний. Доверчивая и открытая. В собирательном образе воплотились Козы-Корпеш и Баян-Слу, Енлик и Кебек, Биржан и Сара и другие персонажи народного эпоса. Мне хотелось рассказать о них так, чтобы их чувства стали нашей болью, радостью, печалью.
Как и в других работах, здесь проявилось глубинное ощущение художником национальной природы. Он по-своему разрешил одну из наиболее сложных проблем современного искусства, о которой писал Мартирос Сарьян: «Говоря о национальном, не следует понимать под этим слепое следование традициям прошлого или лишь наполнение старых форм новым содержанием. Национальное должно стать сущностью художника, особенностью его мышления, но не отдельным от него объектом… Космополитического искусства нет, есть только национальная, а вместе с тем, общечеловеческая культура». Творчество Е. М. Сидоркина полностью соответствует этому утверждению. Именно поэтому мы проникаемся трагизмом того же графического листа «Вдовая невеста», принимая близко к сердцу горе женщины, оплакивающей смерть любимого. Используя традиционный сюжет, связанный с казахским народным обычаем, художник поднимает его до высоты трагедийного звучания. В этом помогает ему прекрасное владение образным пластическим языком.
Принцип изобразительного решения, к которому пришел в результате многолетних поисков Сидоркин, – подача эпического материала не через иллюстрацию отдельных эпизодов и сюжетов, а путем художественного обобщения, – говорит о сложившейся философской концепции автора. О его стремлении перекинуть мост от культуры прошлого к современности и в будущее, сохранить этику понятий о добре и зле, о прекрасном в нас самих. Делает он это бережно, с глубоким знанием предмета, предъявляя к самому себе высокие требования. Это наглядно проявляется также в одной из последних серий иллюстраций – казахской легенды «Алпамыс-батыр».
«Алпамыс-батыр»
– «Алпамыс-батыр», - говорит автор, – одна из красивейших легенд казахского народа. За двадцать с лишним лет своей работы я практически проиллюстрировал все казахские легенды. Это и «Козы-Корпеш и Баян-Слу», и «Кыз-Жибек», и «Камбар-батыр», и «Кобланды», и «Айман-Шолпан» и другие. «Алпамыс-батыр» как бы подводит итог – во всяком случае, пока – моих размышлений над эпическим наследием казахского народа. По праву принадлежности к жанру эпоса, по праву отображения тех мыслей и чувств, которые есть в тексте данной поэмы, в цикл вошли уже существовавшие на эту тему листы на тему скорби, любви, поединков, битв, столкновений и составили часть цикла. Но – только часть. Большинство же листов, разумеется, сделано заново. Это и сам Кобланды в разных его проявлениях и состояниях, и другие герои и персонажи поэмы, и отдельные кульминационные, обобщающие композиции. Выполняя их, я старался максимально приблизить пластический слой изображения к фольклорной основе. Ведь именно в поисках этого пластического эквивалента словесной ткани произведения и заключается главная трудность иллюстратора. Чтобы как можно ближе связать жемчужины фольклора с образным выражением темы, я обратился к старинному казахскому искусству. К тому искусству, которое находится еще втуне, мы обнаруживаем его во время археологических раскопок, искусству, которое в буквальном смысле уходит вглубь веков, когда зарождался язык, зарождалась нация, культура народа. Поэтому в моих иллюстрациях герои носят как бы скульптурный характер. Они словно отлиты из бронзы, из того золота, что извлекаем мы при изысканиях. Они близки по стилю к работам, хранящимся сейчас в так называемой Сибирской коллекции Петра Первого в Эрмитаже, или образцам, найденным в Пазырыкских курганах на Алтае, или к «звериному стилю» предметов из захоронения иссыкского «Золотого человека». Эти пластические достижения предков, эти изумительные шедевры народного искусства вдохновили меня, дав толчок фантазии и обоснование к изобразительным поискам. Обращение к наследию предыдущих веков мне кажется единственным верным для любого художника, работающего над темой эпоса, над историей народа.
«История одного города»
На Всесоюзном конкурсе работ художников-иллюстраторов серия графических листов к книге «Алпамыс-батыр» получила специальную премию. Это подтверждение того, что поиск своего изобразительного стиля у Е. М. Сидоркина идет в верном направлении. И с какой силой прозвучали найденные им приемы, когда они были перенесены художником на, казалось бы, инородную для них почву – иллюстрацию к книге классика русской литературы М. Е. Салтыкова-Щедрина «История одного города». Каким фантастическим, гротесковым предстал мир города Глупова с его градоначальниками с фаршированными головами и органчиками вместо мозга! Мир, обитатели которого «ничего никогда не чувствовали, ни о чем не мыслили, а, так сказать, ели жизнь, как нечто съедобное, как сочный, еще дымящийся кусок говядины…». Глупость, стяжательство, хищничество, нравственное убожество, самодурство доведены Салтыковым-Щедриным до абсурда. Нужна была недюжинная творческая смелость, чтобы взяться иллюстрировать щедринскую прозу. Ведь делая иллюстрации, художник как бы вступает в соавторство с писателем, истолковывая его образы на языке изобразительного искусства, подчеркивая то главное, ради чего создавалось произведение. Е. М. Сидоркин оказался достойным интерпретатором. Его работы гневны, остроумны, беспощадны в своем обличительном пафосе. Они выполнены в яркой, гротесковой, экспрессивной манере и очень точно передают суть авторского замысла. От листа к листу ведет он нас в мир города Глупова. Вереницей проходят перед нами химерические видения, одно другого идиотичнее и нелепее. Вот «Органчик» с механическим устройством вместо головы, майор Прыщ – с головой, но фаршированной, летающий по воздуху Маркиз де Санглот, бригадир Баклан, кичащийся своим высоким происхождением – «по прямой от Ивана–Великого (известная колокольня в Москве)»…
Абсурдный мир, где постоянно «хватают, ловят, секут и порют, описывают и продают… «Мир беззакония и нескончаемой нужды», «жизнь, находящаяся под игом безумия…». Эту мысль мы читаем в глазах М. Е. Салтыкова-Щедрина, чей портрет открывает серию иллюстраций к книге. Мучительная, она застыла в его лице непреходящей болью. Этой же болью полно и все существо глуповского летописца, в образе которого мы без труда узнаем самого художника – Е. М. Сидоркина.
– В начале серии,– рассказывает Евгений Матвеевич, – я ввожу аллегорию – генеалогическое дерево глуповских градоначальников. На его здоровом теле, как присоски, как плесень – Угрюм-Бурчеевы, Перехват-Залихватские, все эти «фантастические путешественники», «Власть предержащие», внедрители «равенства обывателей перед шпицрутенами». Это запев. Затем разворачивается во всей своей полноте маразм глуповского градоначальства и дикость головотяпского существования. И заканчивается все это взрывом, как у Салтыкова-Щедрина: «…раздался треск, и бывалый прохвост моментально исчез, словно растаял в воздухе. История прекратила течение свое». Самый же последний лист, как бы финал – народ просветленный. «Вижу… без наноса «атомов идиотизма». Народ – как демократическая идея.
– Почему я обратился именно к этой вещи? – продолжает Евгений Матвеевич. – Хотя, вероятно, не поддается никакому анализу – почему именно ты берешься за то или иное произведение. Я зародился как художник прямо с дипломом сатирика: моей выпускной работой были «Басни Михалкова». И в печати появился как сатирик – публиковал карикатуры в «Вечернем Ленинграде», казанской молодежной газете. К Салтыкову-Щедрину подбирался с самых юных лет – начинал работу над «Историей одного города» еще с 1956 года. Однако прикоснувшись к нему, почувствовал, что рано пока взваливать на свои молодые плечи столь непосильную тему. Не было еще настоящей зрелости, взрослости, чтобы понять глубинный смысл, заложенный в этой книге. Ведь она не только история государства Российского, не только пародия на его отдельных царей, сколько история нравов, психологическое исследование язв и пороков того общества, в котором жил Салтыков-Щедрин. Алексей Максимович Горький, например, утверждал, что нельзя понять Россию XIX века без Салтыкова-Щедрина. То есть, настолько все у него обнажено, вскрыто и проанализировано, настолько убедительно, что произведение это – как документ эпохи, документ разлагающегося общества, образ жизни которого привел к такому мировому событию, как Великая Октябрьская революция. Салтыков-Щедрин, естественно, не знал выхода из создавшегося положения. Но как великий художник видел и чувствовал конец этого существования.
С годами Салтыков-Щедрин не переставал потрясать меня своей гротесковой мощью, и очень хотелось еще и еще пробовать на нем свои силы. И вот вы видите около пятидесяти листов к его великой книге, в каждом из которых я искал созвучие мыслей писателя с сегодняшней жизнью. Ключом к ним послужили его пластические идеи с их гиперболизацией, несусветностью и сюрреальностью. Над самой книгой я работал пять лет и использовал принцип самого Салтыкова-Щедрина. Его главы разбиты на периоды правления того или иного градоначальника, где он прямо дает вымышленные даты и описывает его деяния. Каждой главе, каждому градоначальнику я выделил по листу, в котором содержится смысл главы, вскрывается сущность правления. Поэтому в одном листе у меня сочетается по нескольку сюжетных линий – они объединены композицией, пластическим приемом. Очень важно для меня было найти решение первого листа. Я остановился на портрете самого Михаила Евграфовича. Мне чудились слезы в его грозном взгляде и неотступный вопрос: «Как вы такой жизнью жить-то можете?». «Как можете жить в такой нелепости и мерзости, в маразме общественных отношений?». И я изобразил его страдающим за боль человеческую в окружении того народа, который он так любил и так жалел. Мне хотелось, чтобы молодое поколение, читая эту книгу и смотря мои иллюстрации, почувствовало, какой страшный период пережила Россия, какой катаклизм, какой взрыв человеческого сознания, чтобы избавиться от этого кошмарного прошлого.
Образная структура книги Салтыкова-Щедрина сложная. Сложен был и поиск изобразительного адеквата его литературному письму. Обычно в таких случаях ищешь соответствия в параллельных кругах изобразительного искусства. Какой из художников наиболее близок по духу Салтыкову-Щедрину? На беспристрастных весах мировой Культуры более всего соответствует ему по величине таланта Гойя с его знаменитой серией «Капричос», где та же самая фантасмагория, та же самая боль за поруганное человеческое достоинство. И вот эти пластические идеи, заложенные в творчестве Гойи, показались мне наиболее приемлемыми – его гиперболизация, я бы даже сказал, сюрреалистическая вещественность и фантастичность, несусветность, совмещенная с реальностью, густым бытовым укладом. И я понял, что в моих иллюстрациях тоже должны быть показаны куски жизни, но доведенные до абсурдности смысла. Некоторые художники преподносили его как чистого политического сатирика – в плане газетной карикатуры. Я считаю это недооценкой, примитивизацией, если не вульгаризацией его литературного дарования. Поэтому я приблизил иллюстрации к станковым, реалистическим, вещественно-плотным их листам. Часть этих работ была показана на Всесоюзной выставке эстампа, где они удостоились второго приза. А двадцать листов, подготовленные изначально к юбилею Михаила Евграфовича, выставлялась в Москве, в городе Кирове (что особенно дорого, потому что именно сюда Салтыков-Щедрин был сослан в свое время чиновником по особым поручениям при генерал-губернаторе вятском), а также в музее писателя в Калинине (Тверь), где он был вице-губернатором. Создавая всю серию, мне хотелось напомнить утверждение Салтыкова-Щедрина, что всякая идеализация нашего прошлого, не несущая в себе исторической правды, вредна. Равно как и укрывательство правды. Сегодня к этому стоит прислушаться особенно. Мы обращаемся к минувшему, чтобы познать жизнь народа, познать самих себя. Познание это всегда важно, ибо вскрывает истину. И что, как не поиск истины вся наша жизнь!
1979 год. |
