Из первых уст
Иткинд, который всегда чудил
Он жил в небольшом провинциальном городке Сморгонь Виленской губернии. Сын местного учителя, он после окончания духовной школы-ешибота стал раввином. Как положено человеку его сана, жил жизнью аскета - спал на голых досках, переходил из семьи в семью, читал талмуд, за что добрые люди его кормили. Понавидался горя и несчастий по самое горло, и сострадание к людям увело его в ряды рабочих-маёвщиков.
Придя к ним однажды на сходку, он оставил религию и ушел в жизнь. Стал переплетчиком, изобрел типографский пресс для тиснения, пробовал другие профессии, менял работу. Но все это его не устраивало. А потом как-то попалась ему монография о замечательном скульпторе Марке Антокольском, и, разглядывая иллюстрации в ней, он понял, что ему было нужно. Он начинает лепить, создавая образы сморгоньской бедноты. Работает днем, работает ночью. Подобно раскаленной лаве, воображение его рвется наружу, выдавая скульптуру за скульптурой.
"Вы слышали, Иткинд сошел с ума! - говорили тогда в городе. - Он притащил глину и лепит дома каких-то болванов! Вы только подумайте, у него звание раввина, он мог бы жениться на богатой невесте и безбедно прожить жизнь. А вместо этого он таскает мешки с глиной!".
Люди крутили у виска пальцем и пожимали плечами. Потом кто-то привел к Иткинду писателя Переца Гиршбейна. Тот долго разглядывал скульптуры, восхитился ими, а потом написал статью в газету. Газета дошла от Вильно до Сморгони. Рабочие собрали деньги и отправили Иткинда в Вильно, откуда тот попал в Москву, в училище живописи, ваяния и зодчества к великолепному скульптору Сергею Волнухину.
В 1917 году Иткинду было 46 лет.
Григорий АНИСИМОВ, искусствовед, Москва.
Что правда, то правда, Исаак Иткинд чувствовал себя вольным человеком только до шести вечера. Потом его мог заграбастать любой городовой без всяких рассуждений. Вида на жительство у Иткинда не было, хотя он приехал в Москву не с пустыми руками. В вильненской газете "Северо-западный голос" 1 января 1915 года была помещена статья о первой выставке скульптора-самоучки. Там, в Вильно, экспонировались его "Мученик инквизиции", "Горькая улыбка", "Отце наш", "У святого ковчега", "Веселый еврей" и другие.
Григорий АНИСИМОВ, Москва.
До революции трудно было жить, но у меня было много друзей - Луначарский, Маяковский, Голубкина, Есенин, Мейерхольд, Книппер-Чехова, Павлов, Михоэлс, Качалов, Коненков, Горький... Все они так или иначе мне помогали. Горького я лепил. Давно это было. Скульптуру купил Морозов. После революции тоже было нелегко. Меня тогда сманивали уехать в Америку. Много раз, но я отказался.
Исаак ИТКИНД.
Среди художников, с которыми отец общался в начале 1920-х годов, был Марк Шагал. В подмосковном поселке Малаховка в ту пору была организована сельскохозяйственная колония для детей работников искусств (было и такое!), в которой некоторое время жил я с братьями. Там же постоянно проживала группа художников и композиторов с семьями. Среди них Шагал и композитор Энгель. Был там и отец. Помню долгие беседы их троих в маленькой и бедной квартире Шагала.
Израиль ИТКИНД, сын скульптора, Москва.
С Исааком Яковлевичем Иткиндом я познакомилась в 1924 году в Ялте, куда он приехал по совету московских врачей на лечение: у него открывался туберкулез. Пошли знакомиться с Максимилианом Волошиным - поэтом и художником, постоянно проживавшим в Коктебеле. "Я слыхал, что это ваш профиль", - сказал Иткинд, указывая в направление утеса Карадаг. Это было действительно так, и сам Волошин писал:
И на скале, замкнувшей зыбь залива,
Судьбой и ветрами изваян профиль мой.
Иткинд стихов не знал, но попросил: "Можно, я посмотрю?". Максимилиан Александрович послушно поворачивает голову в профиль. "Ой, тут ошибка!". Волошин: "Что?". "Ой, вы, пожалуйста, мне разрешите - я исправлю!". Волошин: "Как?". Иткинд: "Очень просто. Возьму стамеску, пойду на гору и исправлю". Недоумение на лице Волошина. А после визита вопрос ко мне: "Откуда взялся такой архаический еврей?". Ариадна АРЕНД, скульптор, Коктебель.
До 60-х годов прошлого века в музеях на работах Иткинда проставлялись даты: «1871-1937 гг.». Думали, что он сгинул в лагерях. Но он выжил и только недоумевал, за что его выслали в Казахстан? Ну, не за шпионаж ведь! «Привезли нас в аул. Был такой мороз, может быть, градусов сорок. Нам сказали: "Выходите и живите, где хотите!". Но какая это жизнь, если я не мог работать! Дерева там нет, даже глины - только песок. Я там был сторожем. Потом приехала жена - Мария Хейфец. Ее устроили уборщицей. Но она вскоре умерла".
Борис ДИВИНСКИЙ, преподаватель истории, Петропавловск.
Много хороших людей встречалось на моем пути. В поселке Зеренда, где я отбывал срок, мои работы увидел руководитель этого района Ашимбек Бектасов. Они ему очень понравились. Ему было жалко, что дождь и снег их размывают, и он помог мне выехать в Алма-Ату.
Исаак ИТКИНД.
Я уже говорила о том, что мы с Иткиндом как-то одновременно начали работу над портретами друг друга. Он лепил меня в глине, чтобы потом перевести в дерево. Потом я надолго уезжала из Алма-Аты. За этот период глина рассохлась, и мое лицо несколько изменилось. Сеансы почему-то прекратились. Иткинд молчал. Видимо, его озарила новая мысль. Я иногда приезжала к нему и видела, как постепенно деформируется скульптура, как меняется мое лицо. Время делало с ним то, что делает и с живыми людьми - западали щеки, углублялись и расширялись глаза, местами образовывались глубокие трещины.
В моем лице появлялось что-то сильное, смелое и трагическое. И однажды я увидела себя... Нет, это была уже не я... Из углубления большого куска дерева на меня смотрело не мое лицо. Я видела стремительно протянутую вперед тонкую, нервную руку, сжатую в кулаке. Вызов. Протест. Это был... Сикейрос. Заключенный, он требовал свободы.
Не скрою, я была бы счастлива иметь свой портрет, выполненный руками этого неповторимого мастера. Но из меня сделали титана. На молчаливый вопрошающий взгляд Иткинда я улыбнулась и ответила: "Утешаю себя тем, что стать Сикейросом дано не каждому!".
Мария ЛИЗОГУБ, художник, Алма-Ата.
Исаак Яковлевич, показывая работы, всегда касался их рукой. Как будто руки были его вторыми глазами. Внешность Иткинда говорила о полном безразличии к своей одежде. Стоптанные ботинки выдавали его профессию, так как были испачканы глиной. Красная клетчатая рубашка, одетая под пиджак, высовывалась из-под него. Но была в нем какая-то особая сосредоточенность, словно он был одержим, и мир у него был свой. Такой ярко выраженный "свой мир" бывает у детей, и мне Иткинд показался большим ребенком.
Нина ЕЛИСЕЕВА, живописец, Ленинград.
Однажды я и мои друзья застали Исаака Яковлевича за весьма странным занятием. Не слыша, как мы вошли, он подошел к зеркалу, как-то обмяк весь и, слегка наклонив голову, застыл на мгновение, но тут же увидел гостей. "Никакой натурщик, -- объяснил он, смутившись, -- не сделает то, что я хочу. Я умер так, как нужно для моей работы".
Марк БЕЛОЦЕРКОВСКИЙ, преподаватель МГУ.
Однажды, - вспоминает один его молодой друг, -- мы ехали с ним в трамвае. Милая девушка хотела уступить ему место. "Что вы! -- сказал он, смеясь и снимая перед ней шляпу, -- вы думаете, что я стар, вовсе дряхлая развалина? Но посмотрите -- я молод, как цветущая яблоня!" Весь трамвай улыбался, пока мы не сошли на остановке. И когда мы оказались на тротуаре, он спросил: "Вы видели глаза этой девушки?" "Нет, а что?" " Но ведь это загадочные глаза Джоконды!". Глаза его стали мечтательными, как у влюбленного юноши.
Андрей АЛДАН-СЕМЕНОВ, писатель. Москва.
Большинство работ Иткинда носит характер выразительных аллегорий. Художник работает в дереве, умея выявить его богатейшие возможности, используя его нежность, монументальность, саму фактуру. Глубокие мысли, живые чувства, виртуозное мастерство проявляются мощно и властно в таких разных произведениях скульптора, как «Горький смех», «Паганини», «Философ», «Сикейрос» и, конечно же, «Умирающий Пушкин». В поздних скульптурах «Лицо фашизма» (1960) и «Долой войну» (1963, обе — Государственный музей искусств Казахстана) стиль — экспрессивный. Иткинд не задавался вопросом о направлениях в искусстве, пластическое решение в каждом случае зависело исключительно от замысла и собственного видения художника. Органичность его произведений сравнима с работой старых еврейских мастеров, резчиков по дереву, создававших внутреннее убранство синагог.
Всему, что создал Исаак Яковлевич Иткинд, суждена долгая, славная жизнь.
Сергей КОНЕНКОВ, народный художник СССР.
Скоро я буду в царстве небесном. Если вам нужно передать кому-нибудь привет, можете через меня. Я должен обязательно попасть в рай. Вы спрашиваете зачем? Там будет много обнаженной натуры и райского дерева. Я буду делать скульптуру, сколько хочу. Но я очень боюсь умереть. Знаете, почему? Похоронят рядом старушку лет восьмидесяти, и я всю вечность вынужден буду лежать с нею рядом.
Исаак ИТКИНД.
Из переписки
29 апреля 1963 года.
«Исаак Яковлевич пришел ко мне в воскресенье утром. Он выглядит вполне здоровым и бодрым. Говорит, что чувствует себя лучше. Всю зиму он лежал в постели. За это время он написал двести страниц философии о Боге. Все это невероятно. Письма он не может написать, а двести страниц какого-то богословского трактата написал!».
* * *
«Теперь он снова начал работать. Несколько дней назад увидел на улице какого-то старика-казаха, уже сделал его портрет по дереву (за два дня!) Работал до двух часов ночи… С него все скатывается, как с гуся вода. Нет сил, которые поколебали бы его оптимизм. Он меня очень посмешил, открывая секрет: «В искусстве я, говорит, такой же грамотей, как и в русском языке (он всю жизнь говорил с еврейским акцентом, свои рассказы, опубликованные в журнале «Советиш Геймланд», он написал на идиш), а никто никогда не признавал моих работ безграмотными». Потом стал похваляться, что он был выдающимся талмудистом.
У него есть несколько новых работ. Это вещи невероятной силы».
Валентин Новиков, писатель. Из письма к Белле Соломоновне Иоффе, племяннице скульптора
16 мая 1966 года.
«Был у И. Я. на юбилее вместе с киностудийцами, и они мне немного рассказали о съемках фильма «Прикосновение к вечности» и о Вас. Иткинд работает по 15 часов в сутки. Непостижимо!
И знаете, какой ужас! Он сделал Сталина, страшный по силе гротеск. Я его не видел, но Жовтис говорит, что это было великолепно. Потом какой-то дурак сказал ему, что Сталина «реабилитировали». И Иткинд с перепугу сжег свою работу. Теперь усиленно интересуется, могут ли его посадить.
И еще: испортил «Марсианку». Это была такая «Марсианка»! Если бы Вы могли видеть выражение ее губ. Жалко до слез. Он начал портить свои работы. Меняется замысел, и он уже не дорожит ничем. Великий, великий, великий Иткинд».
Валентин Новиков, писатель. Из письма к Белле
Соломоновне Иоффе, племяннице скульптора.
26 июля 1968 года.
«У Исаака Яковлевича что-то случилось с памятью. Ведет он себя очень странно. Сидит дома, надевши на голову еврейскую ермолку, и читает Талмуд, здоровенный такой в черном кожаном переплете. Почти не работает. Стоит неоконченный Пушкин и все. Тяжело Вам писать об этом, но что поделаешь. Квартира у него теперь хорошая (уже третья, трехкомнатная) да что толку. Ему куда как лучше было работать на огороде среди подсолнухов возле старого барака».
Валентин НОВИКОВ, писатель. Из письма к Белле
Соломоновне Иоффе, племяннице скульптора.
О 37-м годе Иткинд вспоминать не любил. Следователь приписывал ему шпионские связи с французской разведкой на том основании, что какой-то француз купил у него одну из работ. «Он кричал, что этот человек приезжал ко мне от самого Блюмкин», - пояснял Иткинд. Таким образом, Исаак Яковлевич переиначил французского премьера Леона Блюма. Вскоре после ХХ съезда партии мы заговорили с Иткиндом о Сталине. Я сказал: «Сделайте скульптурный портрет Сталина. Таким, каким вы его сейчас понимаете», Он пристально посмотрел на меня, помолчал, а потом ответил: «Сделаю такой тиран, какой он был». Я прочитал ему строфы из неопубликованной в то время поэмы Твардовского «За далью даль», и он повторил: «Будет тиран!». Спустя две недели в мастерской стоял выполненный из глины поясной портрет Сталина. Совсем не такой, к каким мы привыкли в те времена, когда монументы маячили перед нами на каждой городской и сельской площади. Однако вскоре он превратился в скульптуру «Раздумье – отдыхающий заочник». Оказалось, что бюст увидел сосед и крепко напугал старика возможными репрессиями. На рабочем столе Иткинда осталась только Рука. С алчными, цепкими пальцами, сжимающими то, что было под ней. Рука тирана. Символ бесчеловечной и враждебной людям силы.
Александр ЖОВТИС, литературовед, преподаватель КазГУ.
�н п�@ ��� � �� е первый вариант своей «Поэтессы фон Зутнер». Правда, он сначала не помнил, что она Берта фон Зутнер, и это уже потом по литературе я установила, кто она такая. Итак, это была большая скульптура на очень большом постаменте. И в одно прекрасное утро стучат к нам в дверь, и какие-то мужики затаскивают эту самую деревяшку и ставят ее в угол. Конечно, это была полная неожиданность, конечно, я как могла, его благодарила. А муж у меня тяжело болел и вскорости запротестовал. Он боялся заходить в эту комнату – у него уже была, видимо, нарушена психика. И мне пришлось передать эту работу Музею искусств Киргизии, где в 1964 году скульптурные произведения экспонировались на передвижной выставке работ художников Казахстана. Там с удовольствием ее взяли, несмотря на не зависящий от ее создателя дефект. Баронесса в этом изваянии по-особенному, как Джоконда, улыбается. Но по носу ее – естественный ход волокон дерева – проходят черные полосы. Поэтому для нашей галереи имени Шевченко Исаак Яковлевич сделал эту скульптуру повторно, но уже меньшего размера. Фон Зутнер тоже улыбается, но улыбается по-другому. «Когда я ее делал, - сказал Иткинд, - я вспоминал вас».
Сейчас у меня переписка с двумя людьми, которые связаны с Иткиндом. Это старший сын его – Израиль Исаакович. Он живет в Москве, очень болен, но пишет мне. А второй человек – машинистка, которая перепечатывала рукописи Домбровского. И вот в один день, когда Юрий Осипович, живший к тому времени уже в первопрестольной, пришел за отпечатанными материалами, увидел на подоконнике скульптуру и сразу бросился к ней. «О, да это же Иткинд!» - воскликнул он. «Да, - отвечает она, - а вы откуда знаете?». Домбровский рассказал ей о том, как он и Иткинд попали в Алма-Ату, и тут же написал мне письмо с адресом этой женщины. «Она уверяет, - писал он, - что это Иткинд. Я ничуть не сомневаюсь, но на ваш глаз профессионального галерейщика и хорошо знавшего Исаака Яковлевича человека все будет вернее». Будучи в очередной командировке – а тогда мне в Москве приходилось бывать часто – я тут же пришла к владелице иткиндовской работы, и на вопрос, как та к ней попала, она сказала так. У нее было их две, обе гипсовые. Одну Иткин подарил ей, а другую ее сестре. Было это году в двадцать четвертом. Однако дома было тесно, и они стояли у них в кладовке. Когда кладовку разбирали, одна из работ разбилась, а вторую ее владелица пожалела и внесла в квартиру. «А как вы с Иткиндом познакомились?» - полюбопытствовала я, и оказалось, что тогда она торговала букинистической литературой у Китайской стены, а Исаак Яковлевич, любя старые книги, часто бывал там. Постепенно они все больше узнавали друг друга, потом он стал приходить к ней и сестре в дом и в какой-то из торжественных дней подарил свои работы. Я спросила мою новую знакомую, не продаст ли она нам сохранившуюся скульптуру, она согласилась, и мы купили ее – мне стыдно даже сказать – за абсолютные гроши. Чуть ли не за пятьдесят рублей. Зовут эту женщину Ида Моисеевна Тарлева, виделись мы с ней в 1971 году, и вот уже несколько лет я с ней переписываюсь.
1996 год.
Ольга ПРОКОПЬЕВА, скульптор.
- Исаак Яковлевич Иткинд был исключительно интересной фигурой и производил на нас, молодых художников шестидесятых годов, неизгладимое впечатление. Он был талантлив от Бога, и, я думаю, что творчество его нами еще не разгадано. В его портретах почти нет конкретных людей, потому что интересовали его не столько персоны, сколько человеческие чувства и характеры. Иткинд был человеком высокой духовности и как бы он ни отказывался от религии, вера всегда жила в нем. Без нее, я думаю, он не создал бы таких тонких и проникновенных произведений, потому что душа его, созданная Всевышним, сама была исключительно тонкой.
Выдвинутые вперед руки, торсы, плечи – у него их нет. Пластика его изысканна. В ней ничего случайного, все по движению замысла, настроения, все по движению материала. Потому работы его как бы вневременные, а точнее, на все времена. Необычность его произведений останавливает всех художников. Когда я подхожу к ним, мне кажется, что от них исходит легкое эфирное дыхание. Наверное, это оттого, что он сам было очень добрым. Отсюда – также мягкость и одухотворенность. И – космос. Большой космос духа человеческого.
Он ничего не делал по эскизу. Сотворяя будущее произведение, нес его в душе. В какой-то момент оно поднимало своего творца на другую духовную высоту, и он мог пойти по иному пути, потому что тот был совершеннее первого. Мне как художнику процесс этот понятен, как понятно то, что творчество – это прежде всего свобода. Художник живет по закону расширяющейся Вселенной. Именно по нему, этому закону, жил и творил Иткинд.
2001 год.
Суренжав БАЛДАНО, скульптор.
- И внешний облик, и весь внутренний мир Исаака Яковлевича несли в себе печать яркой индивидуальности, почти фантастической неповторимости. Вследствие органической неспособности к любому приспособленчеству, к мимикрии дум и чувств он всегда оставался естественным из естественных, простым из простых, искренним из искренних, обаятельным из обаятельных.
1978 год.
Клара ТУРУМОВА-ДОМБРОВСКАЯ, литературовед, жена писателя Юрия Домбровского.
- Мне дали свежий номер журнала «Новый мир», где напечатана статья Валентина Непомнящего «Гомо либер» о Юрии Домбровском. «Гомо либер» - «человек свободы» - главная идея статьи. Человек, прошедший через такие испытания, просидевший почти двадцать лет, ни на йоту не уступил себя, остался таким же сильным, таким же свободным, каким и был. Вот, мне кажется, именно это и объединяло Юрия Осиповича с Иткиндом. Иткинд тоже был гомо либер. Юрия Осиповича каторга ни в чем не изменила, и Иткинда - ни его ссылка, ни вот этот бедненький дворик с корягами. Он не уронил себя и не изменил самому себе.
Но не только поэтому Юрий Осипович один из лучших очерков книги «Факел» посвятил ему. Его прежде всего привлекало то, что Иткинд – гений. Да, он талант, он мастер, но он еще и гений. Не надо бояться этих слов там, где они действительно соответствуют тому, что есть. Я не знаю, как по латыни звучит «человек счастливый» или «человек радостный». Но, в общем-то, это ничего не меняет. Домбровский в книге «Факел» рассказывает о судьбах разных художников – Исаака Иткинда, Всеволода Теляковского, Абылхана Кастеева и других. Их всех объединяет одно – они счастливые люди. Разве быть талантливым – не счастье? Конечно, счастье, утверждает Юрий Осипович, говоря, что это вовсе не натяжка. А гомо либер и гомо радостный объединяются в гомо талантливом.
Начинает же Домбровский свою книгу притчей о гонцах – этих счастливых людях. Вот он бежит, бежит, такой гонец, и передает факел дальше другому, а тот - следующему счастливому. Тем и интересна, говорит он, эта жизнь, что благодаря таким, как Иткинд, творчество не умирает, и факел передается из века в век, из поколения в поколение.
1979 год. |