Всякий раз, когда вы слышите голос Лаки КЕСОГЛУ, все внутри вас настраивается на теплый, сердечный лад. И если это песни ретро, то к людям старшего поколения возвращается пора юности, а в тех, кто помоложе, пробуждается такой запас нежности, что ею впору объять весь мир. В своем пении Лаки мягок и ненавязчив, манера исполнения его классически проста, а смысл песен, вложенные в них чувства идут, что называется, от сердца к сердцу. Причем, не просто идут, но и доходят. По этому поводу хочу рассказать один случай. Он касается моей подруги. Задумала она однажды на первых порах семейной жизни уйти от своего мужа. Все между ними было вроде бы дружно, все хорошо, а тут раз - и поссорились! "Ну и ладно, - думает она, - раз ты такой самостоятельный, живи, как знаешь!". Обида, досада, давай вещи собирать. А тут по радио: "Не уходи, тебя я умоляю!  Слова любви...". "Ну да, - говорит, - про любовь-то ты петь горазд, а вот на самом деле...". А певец все поет и поет. И как до уголка дошел, того самого, что никогда не тесен, как про гитару со звонкой струной, так и расплакалась она. Расчувствовалась, растрогалась и пошла мириться. "Как видишь, - развела она руками, - до сих пор живем. А певец, что семью нам спас, был Лаки Кесоглу". 

Конечно, моменты столь прямого попадания в нашей жизни не так часты. Но факт есть факт, и содержит он в себе, наверное, не один лишь сугубо конкретный смысл. Вообще у признания, как говорится, свои пути, и природа их порой неожиданна. Лаки - один из немногих русскоязычных певцов, которые поют по-казахски. В общем-то, оно не удивительно. Грек по национальности, он мальчиком попал в Казахстан, когда его родители были подвергнуты  депортации. "У меня всю жизнь было много друзей-казахов, в том числе и композиторов, - поясняет он. - И я всегда старался сделать так, чтобы в переводе на русский звучали их песни, равно как и песни народные. Но когда я приезжал куда-то в аул, мне говорили: "Вы так хорошо поете на казахском!". Я, конечно же, возражал, потому что на казахском я вовсе не пел. Но никто меня даже слушать не хотел, уверяя, что я великолепно владею их родным языком и, как никто другой, передаю настроение каждой песни. Выходит, они считали меня своим артистом. А это, как вы понимаете, стоит многого. И мне пришлось оправдывать это авансом выданное доверие. Я собрался с духом, и многие песни теперь действительно исполняю по-казахски".

Но Кесоглу любят независимо от того, на каком языке он поет. Многие следят за его репертуаром, ждут его появления на телевидении, хотят больше знать о нем. Разделяя этот интерес, мы обратились к самому Лаки, и он с готовностью рассказал о себе.

- Раз уж вы задели тему национального, - начал он, - то скажу, что родился я на берегу Черного моря в Батуми. И так случилось, что в июне 1949 года всех греков срочно в единочасье переселили в Казахстан. Вместе с родителями я оказался здесь. Помню, как часа в два ночи к нашему дому подогнали большие,  крытые брезентом грузовики-студебеккеры, нас в чем есть загрузили в них, а потом в теплушках повезли в Казахстан. Попали мы на станцию Тимур Шаульдерского района, а оттуда нам разрешили поехать в Туркестан. Не буду рассказывать, как мы там жили - тема эта отдельная. Просто скажу, что я окончил там школу имени Никитина, был очень активным, спортивным, больше всего любил футбол. Иногда даже думаю, что если бы не любовь к пению, то стал бы футболистом. Тогда была масса трофейных фильмов, и среди них много музыкальных. На них-то я и приобщился к хорошей музыке. Потом отец купил приемник. Электричества тогда не было, его добывали из какой-то керосинки, и эфир чудом оживал. Я так полюбил эти музыкальные передачи и голоса, что заслушивался ими чуть ли не до утра. Это были мои первые музыкальные университеты, поскольку специально музыкальной школы у нас тогда не было. 

- А как родители относились к этому вашему пристрастию?

- Естественно, с одобрением. Семья у нас была, в общем-то, музыкальная - отец играл на греческом инструменте би(е)йра??__??, мать неплохо пела. И когда мы жили еще в Батуми, они решили определить меня на скрипку. Мне, правда, очень хотелось стать певцом, но, подходя к зеркалу, я плакал. Плакал оттого, что я такой стеснительный и, наверное, никогда не осмелюсь выйти на сцену. Но все сложилось как-то само собой. В школе у нас была учительница, которая играла на аккордеоне, и она буквально вытащила из меня  какую-то песенку. Потом классный руководитель уговорил спеть на вечере, после чего я пошел в самодеятельность, стал заниматься в клубе, участвовал во всех концертах. Но самое главное произошло после десятого класса. У меня тогда появилась любимая девочка, и на очередном свидании она сказала, что в Чимкенте открылось музыкальное училище. До сих пор поражаюсь своей решительности. Я пришел домой уже часа в два ночи и сказал маме: "Утром я еду в Чимкент". И уехал. В училище я, конечно, поступил, с восторгом приобщился к серьезной музыке, но тяга к песне взяла свое. Ребята наши создали тогда эстрадный оркестр, я ездил с ними на уборку хлопка - давать концерты для студентов. И это были первые шаги в эстраде. 

- Где-то говорилось, что у вас едва ли не первый диплом этого училища.

- Да, под номером один. Это был первый набор, нас всего было 50 человек, и меня удостоили чести быть первым выпускником. Так что вы имеете дело с исторической личностью. Недавно на пятидесятилетии училища меня только так и принимали, тем более, что из наших уже никто не приехал. Ну, а раз я первый, то мне, конечно, дали направление в Алма-Атинскую консерваторию, и в 1962 году я в нее поступил. Первым педагогом у меня  был блистательный певец, солист нашего оперного театра Виталий Николаевич Орленин. Вокальные навыки, которые он мне дал, помогают мне сохранять творческую потенцию и по сей день. Я до сих пор работаю, и голос мой в полном порядке. Потом была прима оперы Антонина Алексеевна Леонтьева. Она помогла мне сделать программу. Много сделала для меня и Надия Абдрахмановна Шарипова. На втором курсе я рискнул пойти на Республиканское радио, где был очень сильный Эстрадный оркестр радио и телевидения под управлением Василия Лисицы. Я спел Василию Лигистратовичу две итальянские песни. Дрожал, конечно, как лист осиновый, но он унял мое волнение, взяв ту и другую и сказав, что сам сделает аранжировку. 

- То есть, как бы одобрил вас?

- И не просто. Он включал меня во все концерты, хоть я был студентом. С этого же времени начались мои первые выступления на телевидении. В составе этого большого оркестра появился ансамбль "Эдельвейс", руководил которым композитор Эдуард Богушевский. И мы выходили в эфир с музыкальными программами, обновляя их каждую неделю. Московских программ тогда в республике еще не было, нас все смотрели и все, конечно, знали, что это еще больше вдохновляло. Потом был конкурс лучшей песни об Алма-Ате, и самую большую популярность получила исполненная мной песня Александра __??__  Рудянского на стихи Михаила Купреева "Вечерний город". Тогда же на фирме "Мелодия" я, студент, сделал уже первые свои записи, которые уложились в диск "Песни композиторов Казахстана". Благодаря всему этому сбылась моя заветная мечта. После долгого опробования меня взяли штатным солистом на радио, где я проработал 26 лет. Это знаменовало новый период в моей биографии. 

- То есть, вы отдались полностью песне. А как уроки оперного искусства?

- Какое-то время все шло параллельно. А после окончания консерватории я даже стал солистом Оперной студии при консерватории. Спел там несколько партий в "Сельской чести", "Богеме", "Чио-чио-сан", "Алеко", "Безродном зяте". Но эстрада все-таки перетянула, хотя тогдашний директор, художественный руководитель и замечательный дирижер Театра оперы и балета имени Абая Газиз Дугашев приглашал перейти на большую сцену. Песенный жанр в те поры расцветал, композиторы меня уже заметили и подпитывали своими новинками. Работал я с Тлесом Кажгалиевым, Владимиром Львовским, Эдуардом Богушевским, Дулатом___???___ Дуйсекеевым,  Алмасом Серкебаевым - практически со всеми. Появилось много новых казахских песен, и мне хотелось, чтобы их слышали не только у нас, но и по Всесоюзному радио и "Маяку". По моей просьбе тексты переводились на русский язык, и я записывал их. Кончилось это тем, что в 1972 году меня пригласили на "смотрины" в Москву. Оперную студию пришлось оставить. 

- Что означали в то время "смотрины"?

- А то, что я должен был выступать в знаменитом Колонном зале. О, вы даже не представляете, что это такое! Я пел там с оркестром Вадима Людвиковского. Это был блестящий, один из лучших коллективов  джазового направления. Вадим Николаевич отнесся ко мне так же тепло, как и Лисица, успокоил меня перед выступлением, концерт прошел удачно, и это были мои московские крестины. Потом меня стали приглашать туда часто, и каждый год, вплоть до распада Советского Союза я пел по семь-восемь концертов в Колонном зале, во Дворце съездов,  Центральном концертном зале и на других престижных площадках. Вообще я работал со многими московскими оркестрами - Юрия Силантьева, Бориса Каранышева, Николая Михайлова и очень много с оркестром Вадима Людвиковского, который, к сожалению, потом расформировали. Пел я все, что было популярно тогда. "Жил бы ты в Москве, - говорил Игорь Сергеевич Саульский, - получал бы все первые песни". А так москвичи разбирали все. 

- Ну да, не будет же Шаинский ждать, когда Кесоглу приедет, и он запишет с ним песню!

- И тем не менее я реализовал все, что хотел. Очень ценил мое творчество руководитель оркестра электронных инструментов Вячеслав Мещерин. Едва я успевал приехать, как он тут же спрашивал, когда я буду в следующий раз, и называл дату нашего выступления в Колонном зале. Концерты эти сопровождались аншлагами - у него была своя публика. В конце концов он предложил мне подготовить сольное отделение, но этому не суждено было сбыться, потому что Страна Советов  распалась.

- Но ведь помимо концертных дел были еще и конкурсы. А вы, как я знаю, неоднократный их лауреат. Который из этих конкурсов запомнился вам более всего?

- Конечно, тот, на который я попал впервые. Это был IV Всесоюзный конкурс артистов эстрады в 1970 году. К тому времени я закончил уже консерваторию. Ансамбля у меня своего не было, и я готовился под фортепиано. Памятным было то, что в жюри сидели такие выдающиеся мастера, как Рашид Бейбутов, Леонид Утесов, Ирма Яунзем. Председательствовал совсем молодой еще тогда  Эдуард Хиль. Участников было как никогда, много - более ста, и в основном известные артисты: Лещенко, Петросян, "Песняры". Эдакое столпотворение звезд. По жребию я выступал последним. Ничего хорошего это не сулило - к тому времени публика и жюри устают. Но я вышел, спел под рояль и, к удивлению моему, оказался в числе финалистов. А потом мне выдали еще и диплом, что для меня было равносильно Нобелевской премии. Помню, я очень гордился, когда с эстрады потом меня объявляли дипломантом. Первым званием этим я дорожу до сих пор - оно дало мне толчок в дальнейшее, я проверил себя и поверил в себя. Это была веха. Ну, а когда начал выступать по Центральному телевидению, это был, что называется, взлет.

- Но у вас были и свои пластинки.

- Видите ли, мне всегда везло на хороших людей. Так было и тогда, когда меня уже в Москве привели на фирму "Мелодия". Послушав мои записи, там сказали: "Давайте сделаем из всего этого одну пластинку". И сделали. Потом я предложил программу греческих песен, и вместе с Георгием Гараняном и его ансамблем "Мелодия" мы записали ее. Маленькая по формату, пластинка под названием "Бузуки" принесла мне огромную известность. Она разошлась миллионным тиражом, дублировалась также в каких-то сборных пластинках. И потом не проходило ни одного концерта, чтобы меня не просили что-то из нее спеть. И, конечно, шла масса писем. Потом с той же "Мелодией" я сделал второй, уже крупноформатный диск греческих песен, и он тоже был вмиг распродан. 

- Родители ваши, наверное, радовались такому сюрпризу?

- К сожалению, отец у меня умер, когда я еще учился. Он меня не слышал, и я очень об этом сожалею. Мама и остальные родственники в Батуми, и они слышали меня уже по пластинкам или по телевидению. Как только я появлялся на экране, все соседи начинали кричать матери: "Смотри, там сын твой поет!". Ей это, конечно, было приятно. Ну, и записи свои я им всегда посылал. 

- Жена понимает вас в ваших исканиях?

- А как же, она у меня музыкант! Мой первый оценщик и помощник. Дом полностью был на ней, хотя она много работала - преподавала в училище фортепиано. Вначале я ведь не так уж много зарабатывал. Потом, я, хоть и не был гастрольным певцом, много бывал в поездках, и все ложилось на ее плечи. В свое время у меня были очень соблазнительные предложения переехать в Москву. И работа находилась в знаменитом Мюзик-холле. Но я очень любил Алма-Ату. Я  был в ней уверен, и ничто другое меня не прельщало. Я и сейчас верен своему слушателю и городу. И, возвращаясь к тому, что случилось с греками, должен сказать, что в тяжелые времена культа, когда казахам и самим было не сладко, мы ощущали их сочувствие и теплоту. Они делились с нами последним, и об этом говорят все, кого расселили по разным областям Казахстана. Среди моих друзей всегда было очень много казахов. Много усилий я приложил к тому. чтобы песни их были популярными. У меня много фильмов-концертов на телевидении, я работал на "Казахфильме", «Казахтелефильме». Ну, и раз мы сидим в здании Государственной академии искусств имени Жургенова, то надо, наверное, сказать и о моей педагогической работе. Преподавать я начал рано, еще когда при "Казахконцерте" образовалась эстрадная студия. Лет пять я там проработал, потом у меня началась бурная творческая жизнь, после чего я вновь туда вернулся. 

- Это то, что теперь называется эстрадно-цирковым колледжем?

- Да, и среди учеников моих Нагима Ескалиева, Айжан Нурмагамбетова, Женис Искакова, Сакен Калымов и другие. А с этого учебного года Академия искусств имени Жургенова первой среди вузов Казахстана и Средней Азии открыла  кафедру эстрадного искусства, и ректор академии предложил мне возглавить ее. Кафедра намерена выпускать не только певцов, но и инструменталистов эстрадного направления. Будем открывать отделение джазовой скрипки и классической гитары. 

- В репертуару у вас сколько песен?

- Сотни. А записал я около четырехсот. Но поскольку все спеть разом невозможно, в концертах я исполняю по 18-20 песен. 

- Стараетесь брать новые?

- Нет. Новые я использую сейчас на телевидении. А концертную программу строю на публику. Просят, как правило,  то, что я пел раньше - песни казахстанских авторов, греческие, романсы. На разучивание чего-то нового у меня нет времени, да и композиторы профессиональные не пишут ничего. Эфир захватили в основном молодые «самозванцы» - я их так называю. Те, которые сами пишут, сами поют, и никто их не контролирует. То есть, идет все, что угодно, и каждый считает себя звездой. На самом деле у нас есть две звезды - Роза Рымбаева и Нагима Ескалиева. 

- А из мужского состава?

- Такого плана певцов я не вижу. Я не говорю, конечно, об Алибеке Днишеве, но он вокалист другого направления.

- Включаете ли вы в свой репертуар песни народов Казахстана?

- На русском языке - да. Но петь сегодня по-корейски, завтра по-дунгански, послезавтра по-немецки я не могу. Я профессионал, а не конъюнктурщик. Да, в последние годы, как уже говорилось, появились у меня песни на казахском. Но язык я этот не учил, я  впитал его с детства. И позже, бывая с концертами в аулах, я всегда вслушивался в эту речь. Слух у меня расположен к звуковому восприятию, и если сначала я боялся неточного произношения, то потом рискнул. Первой песней была абаевская "Козiмнiн карасы" - "Ты зрачок глаз моих". И хотя говорили, что как только Лаки запел на казахском, ему сразу дали звание народного артиста, это не так. Звание я получил уже после того, а запел потому, что потребовала душа. Теперь, уверовав в себя, мечтаю сделать пластинку в память об ушедших композиторах. Тех, с которыми я вместе работал. Это классика национальной эстрадной песни, и лучшее из нее я с удовольствием исполнил бы по-казахски. Если бы нашелся спонсор, сделал бы это хоть сейчас. 

- А как с греческим?

- Это родной мой язык, и я им в определенной степени владею. Во всяком случае, не испытываю проблем, если нужно с кем-то изъясниться. Дома мы разговаривали по-гречески, а потом я оторвался от  корней, но язык не забыл. Но язык языком, а воспитанный на русской и советской музыке, я не могу конкурировать с певцами Греции. В музыке ее есть свои особенности, и чтобы постичь их, надо там просто жить. 

- А как вы пришли к идее ретро-программы?

- На нее меня в еще в 70-е годы сориентировал Вячеслав Мещерин. Все известные песни тех лет я, конечно, знал, и в каждый мой приезд в Москву он просил меня какую-то из них подготовить. С удовольствием все делая, я не очень вникал, для чего это надо. А там были свои планы. Когда кое-что накопилось, "Мелодия" взялась записать большой ретро-диск. Но, увы, помешала перестройка. Однако старания мои не пропали даром. Я увидел на концертах, что публика эти вещи принимает прекрасно, и стал их петь. Тут были "Забытое танго", "Утомленная солнцем", "Татьяна", песни из репертуара Вадима Алексеевича Козина, "Ах, эти черные глаза" и многое другое. Постепенно меня начали воспринимать как певца ретро, и теперь это одна из моих ниш. Два года назад я выпустил кассету-ретро.

- К каким певцам по внутреннему настрою вы сами себя относите? 

-Я лирик. Весь репертуар мой пронизан этими мотивами. Меня даже укоряли раньше: вот Кесоглу поет о любви, а надо о партии и правительстве! Но у меня просто тип голоса такой - тенор. Он расположен к лирике. Хотя есть у меня песни о земле, хлебе, родине, но и они написаны в лирическом ключе. Много песен у меня о городах нашей республики - Кустанае, Рудном, Шевченко, Актау и так далее. Даже про Жанатас есть, я уж не говорю про Алма-Ату. Про нее я так много пел, что получил титул ее певца. 

- Среди всех ваших песен есть какая-то особо любимая?

- Любимая песня у певца та, которую он поет на сцене. Но даже в те, что исполнялись сразу с листа, вкладывалась частица души. 

- Какие залы вам больше всего запомнились?

- Конечно, Колонный. Это что-то необыкновенное - люстры, оформление, акустика, публика. Считается, что если артист попал туда, то он уже ступенькой выше.

- Сами песни писали?

- Нет, у меня это не получалось, и я никогда к этому не стремился. Каждый должен заниматься своим делом: композиторы писать, певцы - петь. Но такие песни, какие пишут сегодня, можно строгать десятками. Только зачем? 

- Как складывается ваша общественная жизнь?

-С недавних пор образовалось Общество греков, и я был одним из тех, кто учреждал его. Теперь у нас есть Ассоциация, во всех регионах национальные Центры. По этой линии мне посчастливилось съездить в Америку. Впечатление, конечно, колоссальное. Вообще-то меня долгое время не выпускали за границу. Впервые я выехал только в 1989 году. И то потому, что в национальном букете советской делегации, отправлявшейся в Грецию, не хватало грека. Через два года в Москве состоялся фестиваль советских греков, в завершение которого всех нас посадили на корабль "Виталий Собинов", и месяц мы шли круизом по Средиземному морю в Турцию, Грецию на Кипр и назад. Я первый раз плавал на корабле, и было, конечно, все необыкновенно интересно. После этого в Греции я бывал много раз, но с выступлениями я туда не езжу. Разве что как-то греки, что выехали из Казахстана, устроили мне в  Салониках концерт. Я выбрал песни так называемого европейского направления, хотя их в Греции немного. А сугубо национальные не трогал.

- Как вы воспринимаете перемены, связанные с переходом на рыночные отношения?

- Нормально, потому что в советское время нас, артистов, бессовестно грабили. Будь я сегодня молодым, я заработал бы кучу денег. Две моих пластинки, о которых я говорил, вышли миллионным тиражом каждая. Государству это принесло более двух миллионов рублей. Мне же заплатили за каждую запись по 70 рублей. Оказывается, на нас, певцов, не распространялось авторское право. Такого в мире не было нигде. Теперь, когда право это ввели, оно никому не нужно. Потому что вряд ли кто из певцов в Казахстане сможет достичь столь высоких тиражей. Хотя бы потому, что масштаб страны не тот.

- Вы долго были на пике славы и успеха. Но вечного ничего не бывает.

- Правильно. И каждый человек должен готовить себя к снижению полета. Если не сделать это вовремя, можно больно удариться. У меня здесь проблем не было. Совмещая пение с педагогикой, я рубеж этот прошел незаметно. Я продолжаю работать - на "Хабаре", выступаю в концертах. Энергии пока хватает.

- Анекдоты любите?

- Люблю, но не запоминаю. Могу только слушать. 

- Про любовь много поете. Откуда берется запас?

- Артист должен быть влюбленным на сцене. Он должен быть одухотворенным. 

- Диету певцу надо соблюдать?

- Да. У меня была своя диета, я сбрасывал по пять-десять килограммов. И по пятнадцать. Однажды даже весь гардероб поменял. Это хорошая вещь. Но сейчас я уже не рискую. Однако на качество голоса это не влияет.

- А настроение?

- Влияет. Вообще в плохом настроении не надо петь. Надо закрыться и ждать, когда пройдет хандра. Но когда ты на публике, плохое забывается. Такой мудрый у нас организм - приводит все в баланс, в соответствие. 

- Вы часто говорите себе: «Я - хороший»?

- О, нет! Самовосхвалением я не занимаюсь. Самоуспокоенности у меня  нет. Мне иногда говорят - все уже прекратили петь, а ты все еще продолжаешь! Но я хочу еще попеть. Я же не потерял голоса. Не посчитайте аналогию мою нескромной, но Паваротти в 65 лет поет, Саткилава - в 64, Кобзон - тоже, Лещенко достигает 60-ти. Не в возрасте дело. Если артист выходит на сцену, и он востребован, не надо его изгонять.

Да, время делает свой отбор. Из множества имен, коими богато любое поколение, остаются те, что более всего запали в душу. Они вписываются в нашу жизнь, становятся ее плотью, а встреча с теми, кому они принадлежат, радость всегда несказанная. Лаки Кесоглу безусловно относится к ним.

2001 год.