 14.03.2013
16 февраля 2007 года
Любители музыки, и оперы в том числе, безусловно, порадовались тому, что среди награжденных Государственной премией РК за 2006 год значится имя одного из лучших мастеров казахстанского вокала Шахимардана Абилова. Заслуженный деятель республики, профессор, заведующий кафедрой сольного пения Казахской национальной консерватории им. Курмангазы, он уже много лет является ведущим солистом Государственного академического театра оперы и балета им. Абая. В разное время им исполнены партии Риголетто, Жермона, Амонасро в спектаклях «Риголетто», «Травиата» и «Аида» Дж. Верди, Жанботы в «Биржан и Сара» М. Тулебаева, Томского в «Пиковой даме» П. Чайковского, Грязнова в «Царской невесте» Н. Римского¬Корсакова, Бухар-жырау в «Абылайхане» Е. Рахмадиева и других оперных героев. Но самой главной и самой дорогой для себя замечательный артист этот считает роль Абая в одноименной опере Ахмета Жубанова и Латифа Хамиди по либретто Мухтара Ауэзова.
– Я Абаем занимаюсь едва ли не всю жизнь и все время открываю для себя что¬то новое, – говорит Шахимардан Кайдарович. – Личность его удивительна, и я счастлив, что дух Абая всегда рядом со мной. Он сопровождает меня с того момента, как я, выпускник Алма¬Атинской консерватории имени Курмангазы, защищал свою профессиональную состоятельность тем, что пел партию Абая в нашем оперном театре. Кстати, моим режиссером был тогда первый исполнитель партии Абая – незабвенный Байгали Досымжанов.
– А что, дипломникам полагается петь на такой большой сцене?
– Нет, такое выпало только Мурату Мусабаеву, ставшему потом народным артистом республики, и мне. Моим педагогом в консерватории был Бекен Бекенович Жилисбаев. Народный артист республики, профессор, он сам прекрасно пел Абая и, конечно, вложил в меня все что мог. Мой первый выход был в 1981 году. А по-настоящему к Абаю я пришел через 16 лет – уже зрелым, набравшимся опыта, сложившимся человеком. Меня оставили преподавать в консерватории, и я делаю это до сих пор с удовольствием. Я был солистом нашей знаменитой консерваторской Оперной студии и также солистом Казахской государственной филармонии имени Джамбула. Готовя первый, традиционный для нашего вуза отчетный концерт, я нашел в музыкальной библиотеке романс Еркегали Рахмадиева на слова Абая. Оказывается, он вообще забыл о нем, и когда я спел его, был чрезвычайно поражен. «С новым романсом! – поздравляют его коллеги. – Как гениально вы написали!». «Да я давно это сделал», – оправдывается он и выдает через какое¬то время еще шесть романсов на слова Абая... Так в моем репертуаре появляется целый абаевский цикл.
– Вы как бы спровоцировали его!
– Я – его, а он – меня. Я задался вопросом: а есть ли у нас, казахов, своя романсовая культура? Звучат народные, романсовой формы песни в концертах, исполняют два¬три романса, написанные композиторами, и больше ничего. Вроде есть, и вроде нет. Но ведь тот же Абай создал несколько романсов. Любое произведение его не что иное, как романс. И я пошел копаться в нотных записях и отобрал все казахстанские произведения, относящиеся к этому жанру. Обратился к народной музыке, кое¬что нашел у Брусиловского, Жубанова, Мухамеджанова, Рахмадиева, Тлендиева, Кумисбекова. Обнаружил интересные обработки Хамиди, Сокольского, Великанова. И сразу стало очевидно, что в Казахстане есть богатая романсовая культура! Но самые лучшие романсы, мне кажется, были написаны все¬таки Абаем. Автор замечательных стихов, он и в музыкальном мышлении оказался емким. Я собрал романсовые тексты Абая – их набралось 80, и получилась концертная программа.
– То есть вы подняли еще нетронутый пласт?
– Да, и пел все это сначала для музыкантов. Много раз в Москве, выступал в Ашхабаде, Ташкенте, Минске и других городах Союза. Мне хотелось познакомить их с этой частью нашей культуры. К отобранным мною творениям присоединялись и другие, сочиненные молодыми композиторами. Новаторские – другой стиль, иной подход – они не особо устраивали певцов, а я брал их с удовольствием. Мне было интересно, и потому многие писали для меня. Например, на слова Абая создали свои романсы Мансур Сагатов, Темиржан Базарбаев, Тулеген Мухамеджанов, а Бахытжан Аманжолов сделал обработку тех, что были написаны прежде. Со временем я стал давать абаевские концерты для публики, затем сложились целые вокальные циклы. Шел я к этому, конечно, через русский и европейский романс. Любя и зная этот жанр, много пел Шопена и Шуберта, Малера и Рахманинова, Чайковского и Глинку, Гурилева и Даргомыжского, композиторов наших дней. И, опираясь на эту школу, старался донести до слушателей глубину абаевской души. А поскольку романсы Абая – это целая философия, то мне пришлось тщательно готовиться, читать и искать. Мне нравилось встречаться со зрителями, рассказывать о включенных в программу произведениях и тут же исполнять их. Немало выступлений дали мы также в год празднования 150-летия великого просветителя с известным литератором, переводчиком «Слов назиданий» на русский язык Ролланом Сейсенбаевым. Роллан Шакенович открыл тогда в Лондоне Дом Абая. И там, в этом Доме, организовал юбилейные торжества на самом, как говорится, высоком уровне. В их программу входили и музыкальные вечера. Он пригласил меня для участия в них, и там, выступая вместе с замечательным скрипачом Маратом Бисенгалиевым и такими мастерами вокала, как Бибигуль Тулегенова и Ермек Серкебаев, я пел романс Чайковского и арию Абая. Номера наши шли в сопровождении знаменитого Лондонского камерного оркестра. Успех был невероятный, о чем свидетельствует опубликованный в одной из газет комментарий Би¬би-си. «Это событие, – говорится в нем, – не имеет себе равных. Даже широкая реклама не способна была бы собрать полный зал на концерт доселе неизвестных в Англии артистов».
– Ну а что с театром?
– Театра я боялся, хотя и готовился к нему всю жизнь. Понимал – чтобы петь такие партии, как Абай, Риголетто, надо быть подготовленным не только технически, но и внутренне. Как говорится, душой. И здесь я несказанно благодарен судьбе за то, что есть такой замечательный человек, как Ермек Бекмухамедович Серкебаев. Он сыграл определяющую роль в моей биографии. Был у меня такой момент, когда я хотел уйти из консерватории. Думал, что ничего из меня не получится. Но, прежде чем поставить последнюю точку, я пошел все-¬таки к нему и выложил все, что про себя думаю. «Что ж, – внял он моей исповеди, – давай я тебя еще раз прослушаю». Сел за рояль, взял несколько начальных аккордов песни Абая «Айттым салем, Каламкас!», я подхватил. А когда закончил петь, он сказал: «У вас, молодой человек, прекрасный голос! Вы должны учиться». И добавил великие для меня слова: «Бывает, что певец идет к своей вершине не один десяток лет. Кто-то достигает ее годам к тридцати, а кому-то она поддастся, дай бог, в пятьдесят. Природа дала вам все, так что ждите своего момента. Совершенствуйтесь и ждите». Шел 1971 год. Я был после армии – молодой, не устоявшийся, с чисто юношескими, непонятными даже себе самому шатаниями и метаниями.
Я тогда, конечно, и представить себе не мог, что пройдет время, и мы будем работать вместе, что я стану даже деканом вокально-хорового факультета нашей консерватории. И вот в 1997 году я пришел в Государственный академический театр оперы и балета имени Абая. Мне было 47 лет, меня пригласили быть солистом. Открывался очередной сезон, и, как всегда, это была опера «Абай», где мне предстояло петь заглавную партию. Но как именно? В свое время я слушал всех ее исполнителей – выдержанного, представительного Ришата Абдуллина, живого, энергичного, а потом более степенного Ермека Серкебаева, исполненного драматизма Мурата Мусабаева. Всех слушал. Но они были людьми своего времени, той идеологической ситуации и регулируемого партийными установками образа мышления. Все ограничивалось определенными рамками, отчего исполнение актеров было скованным и статичным. Представляете, Абай стоит, как монумент, поет, жестикулирует, и все. Ну разве голову чуть повернет. Он – сын народа, его великий представитель. Он – философ и просветитель. Вот так, грамотно и собранно исполнял его Абдуллин. Красиво, музыкально пел Серкебаев – наш первый истинно профессиональный певец. А потом ситуация начала меняться, и пришедший уже позже Мурат Хасенович Мусабаев создавал на глазах у зрителей характер Абая. Он лепил его голосом, и мне это нравилось. Мне хотелось делать то же самое, но по-своему, по-другому. Углубить, расширить образ, разработать, обогатить характер. Частично я уже осуществил это, исполняя собранные мною романсы. Благодаря им я как бы вошел в Абая, прочувствовал его со всех сторон. Но то было в камерном, концертном исполнении, а тут я выходил на реальное жизненное пространство моего героя, и мне нужно было прочувствовать его в разных ситуациях, в соприкосновении с персонажами, в столкновении с теми или иными сложностями.
Я всегда волнуюсь перед сценой суда над влюбленными, нарушившими степные законы брака. Решается вопрос жизни и смерти молодых героев, решается также и вопрос соблюдения справедливости. Соединить несоединимое, защитить юные, непорочные сердца, утвердить высшую истину – вот задача, которую создатели оперы возложили на плечи Абая. И мне, артисту, надо решить все это в одной большой психологически сложной арии, где столько значимых и веских слов, ритмических перепадов. Срабатывает интуиция, возникает простор для импровизации. Поешь, играешь, переходишь на другой регистр, другую интонацию, вкладываешь новый смысл, извлекаешь новые оттенки. Оркестр поддерживает тебя, ты вступаешь в соавторство с композитором и дирижером, и это – творчество, это – искусство!
– Опера писалась в советские времена. То был заказ времени, сделанный в определенном напряжении. С точки зрения сегодняшнего дня это хорошее произведение?
– Безусловно. Абаю повезло, что к моменту создания оперы республика имела таких композиторов, как Ахмет Жубанов и Латиф Хамиди, и что либретто писал сам автор романа «Абай» – Мухтар Ауэзов. Конечно, сейчас уже можно было бы кое¬что усовершенствовать. Нужна новая режиссерская постановка спектакля. А те времена, когда писалось либретто, Мухтар Омарханович по идеологическим соображениям не мог ввести в оперу образ Кунанбая. А я вижу его появление первым. Он, а не Абай должен петь в самом начале ариозо о будущем казахской степи. А маленький Абай, сын его, должен сидеть рядом, вбирая в себя все, что волнует его отца. Хотелось бы выстроить по-другому и сценографию – действующие декорации устарели, надо бы что¬то посовременнее, поэстетичнее. А если говорить по большому счету, то, мне кажется, давно пора было бы снять этот спектакль на пленку, то есть сделать кинооперу. Думаю, что спектакль, не сходящий 60 лет со сцены, давно того заслужил.
– Вы внешне очень похожи на Абая.
– У меня замечательный гример – Валентина Яковенко, она на память создает сходство с тем единственным снимком, что сохранил для нас его облик. Но для меня дело даже не в сходстве, а в том, как подать образ.
– И тем не менее когда понадобилось создать памятник Абаю в Москве, то в качестве модели скульптор Марат Айнеков использовал именно вас.
– Да, и это для меня более чем приятно.
– Вы довольно поздно пришли в театр. Или для такого певца, как вы, это нормально?
– Помня слова Ермека Бекмухамедовича Серкебаева, я еще в консерватории поставил себе такое условие – после окончания ее еще пять лет совершенствоваться в вокале. И эти пять лет я занимался камерной музыкой. Потом я поставил другую задачу – исполнять более крупные произведения. И я стал включать их в концертные программы. Готовился быть солистом оперного театра. Но это не все. Еще в студенчестве я ездил в стройотряды. Зарабатывал большие деньги, но не тратил их попусту, а летал в Москву, Ленинград, Одессу, ходил в Большой театр, Мариинку, покупал в букинистических магазинах книги, ноты, ходил в музеи, на выставки и соотносил все это с музыкой. Копил знания, набирался впечатлений, работал над собой. Заниматься пополнением духовного багажа я не переставал никогда. Я и сейчас каждый день делаю это неукоснительно.
– Чего хотелось бы вам сейчас больше всего?
– Показать миру нашу национальную музыку. Я с удовольствием проехал бы с концертами как по нашей республике, так и по другим странам Азии и Европы. И еще мечтаю попасть в Японию. Почему? Да потому, что мои родители, как и многие японцы, пострадали от атомной бомбы. Мы жили в зоне ядерного полигона, и, облучившись, папа с мамой раньше времени покинули этот мир. |