 Эту строчку из песни я впервые услышала из уст самого автора – Александра Аркадьевича ГАЛИЧА, когда он в канун Шестидневной войны пел у нас в доме. Отец мой, Лев Игнатьевич Варшавский, работал на «Казахфильме», где тогда у нашего гостя были какие-то дела. Случись приезд в другое время, отец точно зазвал бы его к себе в сценарную мастерскую, которая готовила казахстанских ребят для поступления во ВГИК. Но сбыться этому оказалось не суждено. Настигнутый целым букетом болезней, отец доживал последние дни, и чтобы как-то отвлечь его от этого состояния, семья Жовтисов предложила провести у нас вечер Галича. Дом наш во все времена был открыт для людей, но тут их набежало как никогда. Галич был в ударе, песня звучала за песней, магнитофон писал, и в память западали – до сих, когда надо, всплывают! -- удивительные строки:
Повторяйте ж на дорогу,
(Не для кружева-словца!),
Если все шагают в ногу –
Мост обру-ши-ва-ет-ся!
Или:
Попробуйте в цехе найти чувака,
Который бы мыслил не то!
Мы мыслим, как наше родное ЦК,
И лично… вы знаете – кто!
Был Галич в Алма-Ате трижды и, как оказалось потом, пел в нескольких домах. Один из них – дом очень близких нашей семье доктора филологии Александра Лазаревича Жовтиса и его жены, доктора медицины Галины Евгеньевны Плотниковой, где всегда собиралась и собирается интеллигенция. Не было и нет такого события в культурной жизни города, страны, мира, которое не нашло бы в нем отклика. А уж визиты таких людей, как Юрий Домбровский, Наум Коржавин, Сергей Юрский, Олег Басилашвили, профессор Эткинд, Давид Маркиш приветствовались самым сердечным образом. Так что Галич был здесь желаем, его понимали и как могли, принимали. Ему собирали ту аудиторию, для которой он писал и которую хотел видеть перед собой.
-- На встречи эти приглашались только свои, надежные люди, -- рассказывает Галина Евгеньевна. -- И, конечно, дело не ограничивалось песнями. Поговорить, особенно в то время, было о чем. Что же касается меня, то я с Галичем столкнулась еще в сороковые годы. Точнее, с его пьесой «Вас вызывает Таймыр», которая ставилась в Алма-Атинском объединенном театре драмы. Я тогда работала в нем и играла в этом спектакле. Но это было в те поры. А сейчас жизнь меняла свой вектор и совсем в нежелательную сторону. Собираясь у нас, говорили о разном. В том числе об Исааке Яковлевиче Иткинде. 90-летний скульптор, которого знали и ценили Коненков («Это лучший скульптор из всех, кого я когда-либо знал», -- говорил он), Голубкина, Горький и Луначарский, Есенин и Маяковский, лет 20 уже жил в Алма-Ате после ссылки в Акмолинскую степь. Жовтис взялся подготовить о нем книгу, поэтому мы часто бывали у него и возили к нему всех, кому это было интересно. Актеры театра Акимова, директор музея Адама Мицкевича Януш-Адравонг Пенёнжек, приезжие писатели, художники и кинематографисты… Чаще всего с ними ездила я, потому что Иткинд, разучившись в свое время говорить по-еврейски, так и не научился делать это нормально по-русски. Он был гений, думал только о своих скульптурных «чурках», и ему в голову не приходило, что надо осваивать язык. Так что я его как бы переводила. К тому же он ничего почти не слышал – в 1937-м году на допросах ему отбили уши. А я как врач знаю, что есть воздушная проводимость, а есть костная. И когда я медленно говорила ему что-то в кость за ухом, он слышал.
Галич Иткиндом заинтересовался сразу, и мы ездили к нему. Потом Александр Аркадьевич прислал нам кассету с записью своего выступления в Париже по радиостанции «Свобода». Рассказывая об Исааке Яковлевиче, он размышлял над тем, как сложилась бы судьба Марка Шагала, останься он в СССР.
Кроме встреч с Галичем у нас дома, я слушала его еще дважды в аудитории. Прежде всего, это был театр имени Лермонтова, куда его уговорил прийти главный режиссер Мадиевский, собравшийся поставить его пьесу «Матросская тишина». Воспринимали Галича с очень большим интересом – его песни давали ключ к будущему спектаклю. Помню, как, исполнив несколько песен в микрофон, он спросил, хорошо ли его слышно? «Да, -- ответил кто-то из зала, -- слышно хорошо, даже в доме напротив». А напротив было, как мы знаем, то самое приснопамятное серое здание КГБ.
Ну вот. А тогда, в 1967 году в Алма-Ате, Галич сочинил одну из своих баллад. Она была о том, как «одна принцесса раз в месяц (во время других исполнений – раз в два или в три месяца – ред. ) в день получки приходила поужинать в ресторан «Динамо». И хотя героиня была якобы москвичкой с Нижней Масловки, прообразом ее послужила актриса театра имени Лермонтова Рая Лунева. Ей же, Рае Луневой, он посвятил четверостишие:
Я увидел тебя – и не минуло мига,
Как попал я – навек! – под татарское иго.
Ты добра и нежна, ты щедра, ты горда,
Дорогая моя Золотая Орда!
* * *
Второе алма-атинское публичное выступление Александра Аркадьевича и его московского спутника Евгения Аграновича было в университетском клубе любителей поэзии имени Назыма Хикмета. К молодежной аудитории опальный бард выходил впервые – он боялся подвести студентов под бдительное око органов госбезопасности. Его преследовали, и все шло к тому, чтобы выслать его из страны. Однако никаких стукачей в КазГУ не оказалось. Без каких-либо объявлений собралось человек 30-35, и это была аудитория единомышленников. То, что пел Галич, воспринималось как откровение. Это была настоящая бескомпромиссная поэзия осуждения навязших в зубах догм, установок, образа жизни. Звучали «Ошибка» (Мы похоронены где-то под Нарвой), «Ночной дозор», «Баллада о прибавочной стоимости», «Красный треугольник, или Товарищ Парамонова», «Памяти Пастернака».
Для студентов и присутствующих здесь преподавателей все обошлось благополучно, а вот Александру Лазаревичу это так просто не прошло. «В 1971 году, -- читаем мы в московском альманахе, посвященном творчеству Высоцкого и авторской песне, -- КГБ, произведя у меня обыск, изъял магнитофонные записи песен Галича и Высоцкого, лежавшие на моем письменном столе. Экспертиза расшифрованной записи определила тексты как антисоветчину. После этого меня на семь лет отстранили от преподавания в вузе».
-- Но Жовтис позиций своих не сдавал, -- продолжает свой рассказ Галина Евгеньевна. -- Два года ходил он по инстанциям, доказывая, что все, что забрал КГБ (а там были также перепечатанные и ходившие по рукам рукописи) -- это материальные ценности. А поскольку постановления о конфискации не существовало, то ему все вернули назад. Записи у нас сохранились. Потом Жовтис каждому курсу студентов читал лекции о Галиче. Возил с собой проигрыватель и демонстрировал записи его лучших песен. Каждый год!
* * *
Помимо нашей семьи и семьи Жовтисов, Галич пел еще у нескольких алма-атинцев – у моей старшей коллеги по КазТАГу и «Вечерней Алма-Ате» Жени Пановой, писателя Алексея Белянинова, журналистов Юры Егорова и Нади Петряевой. Но прежде всего у Руфи Тамариной – отбывшей срок в Карлаге поэтессы.
-- В 1966 году, -- вспоминает Руфь Мееровна, -- я работала в Республиканском русском театре имени Лермонтова завлитчастью. 11 октября я залитовала, то есть получила цензурное разрешение к постановке пьесы Галича «Матросская тишина». Главный режиссер Абрам Маркович Мадиевский недавно привез ее из Москвы. Может быть, ему было известно, как поставленный по ней восемь лет назад спектакль в московском «Современнике» был беспардонно снят с репертуара, но я об этом ничего не знала. «Матросская тишина» была написана Галичем вскоре после ХХ съезда и рассказывала о судьбе одной еврейской семьи. Действие ее разворачивалось до войны, во время войны и в период «оттепели». На московскую улицу Матросская тишина возвращался из ГУЛАГа главный герой пьесы. По иронии судьбы на той же улице была расположена и следственная тюрьма, где он сидел. Называлась она так же -- «Матросская тишина».
Пьеса была, что называется, полностью «за советскую власть», но она сплошь состояла из трагических ситуаций и горького юмора. После того, как я ее залитовала, мы списались с автором. Александр Аркадьевич тут же приехал в Алма-Ату. Правда, с ним я, в прошлом москвичка, не была знакома, а вот с его спутником Женей Аграновским до войны училась в Литинституте. Впрочем, с Галичем тоже было, оказывается, много общего: он учился, а потом и играл в знаменитой тогда студии Арбузова. Особенно гремел спектакль «Город на заре», который я смотрела, и мне запомнилась в нем яркая, темпераментная игра молодого Галича.
Но вернусь к февральскому вечеру 1967 года. Галич пришел с гитарой, и первым в Алма-Ате домом, где звучали песни в его живом исполнении, был мой. Я пригласила «на Галича» своих друзей: писателей Алексея Белянинова и Юрия Герта с женами, театроведа Людмилу Богатенкову, журналистку Евгению Рязанову-Шухову и, конечно, главного режиссера Мадиевского и его жену - актрису Викторию Тикке. Происходило художественное событие: поэт Александр Галич открывал нам душу. Каждая песня – законченная драматическая новелла-судьба. Пел он без устали. Помню, начал «Гусарской песней» о Полежаеве, потом прозвучали «Облака», «Старательский вальсок», «Про истопника», посвященный Михоэлсу «Поезд», «Памяти Пастернака» и многое другие. Он пел много и безотказно. Не знаю, как у других, а у меня от многих его песен закипали слезы. Не помню, кто принес магнитофон, но первая запись песен Галича, разошедшаяся вскоре по Алма-Ате, пошла от этого вечера.
А в театре готовились к постановке «Матросской тишины» – роли распределили, распечатали, раздали актерам. В конце сезона Александр Аркадьевич снова приехал в Алма-Ату. На этот раз он пел много в домах у знакомых, была встреча и с коллективом Русского театра. В это время, видимо, уже началось преследование его и его песен. Людей, у кого он пел, стали приглашать в органы. Меня не пригласили.
* * *
Известно, что в разных аудиториях Галич пел по-разному. Но во всех случаях искренно. Вот он заканчивал песню о Пастернаке:
А у гроба встали мародеры
И несут почетный караул,
и слово «караул» выражало то ужас при виде кощунства, то обвинение, то сходило на бессилие. К публике он выходил таким, каким был в жизни – без той или иной особой формы, нарочито возвышенного настроя. Песни исполнял не как актер, не как поэт даже, а как человек, который предлагает вам свою душу.
Сердце мое заштопано,
В серой пыли виски,
Но я выбираю Свободу,
И – свистите во все свистки!
………………………………
Я выбираю Свободу –
Но не из боя, а в бой,
Я выбираю свободу
Быть просто самим собой.
И он был свободен. Он давал открытый урок этой свободы. Вот одна зримая ее деталь. Многие знают, что среди того, что им написано, есть стих «Кадиш» – поминальная молитва по Янушу Корчаку. Тому самому легендарному польскому писателю, врачу и педагогу, который вместе со своими воспитанниками варшавской школы-интерната ушел в газовую печь Треблинки. Там у Галича мы читаем такие строки:
Уходят из Варшавы поезда.
И скоро наш черед, как ни крути.
Ну, что ж, гори, гори, моя звезда,
На рукаве гори и на груди!
Парафраз этот -- о ней, шестиконечной Звезде Давида, символизирующей вечную связь евреев с Б-гом. Звезде, носить которую обязывали их нацисты и чье присутствие в одежде при сталинском режиме расценивалось как акт семитизма. Эту-то многострадальную, дорогую каждому еврею Могендовид открыто носил на груди Александр Галич. Вот как вспоминал об этом, увы, теперь уже покойный казахстанский писатель Юрий Герт.
-- Галич пел в доме у Алексея Белянинова. Было жарко и душно от собравшегося народа, и он потребовал у Алексея что-нибудь полегче, чем вязаный свитер, который был на нем. Софа, жена Белянинова, принесла тонкую летнюю рубашку Алексея, Галич не без усилий влез в нее. Перед тем, как переменить свое облачение, он сбросил свитер, под которым ничего не было. Ничего, кроме свисавшего на грудь Могендовида. Шел 1967 год, и в газетах вовсю поносили «израильских агрессоров», коварных победителей в Шестидневной войне… Галич пел и пил, пил и пел, его слушали, затаив дыхание. А он пел под неназойливый гитарный перебор и «Облака плывут, облака», и «Мы похоронены где-то под Нарвой», и «Памяти Пастернака», и пророческий – наступала эпоха Брежнева – «Ночной дозор».
Я открою окно, я высунусь,
Дрожь пронзит – будто сто по Цельсию!
Вижу – бронзовый Генералиссимус
Шутовскую ведет процессию…
И еще более пророческую «Балладу о прибавочной стоимости». И, конечно же, пел он одну из своих «коронок»:
Вот как просто попасть в богачи!
Вот как просто попасть в первачи!
Вот как просто попасть в палачи –
Промолчи, промолчи, промолчи!..
От едких, ярких песен Галича в душе возникало, как ни странно, не чувство уныния и тоски, нет – наоборот, казалось, что мы на своем «островке Свободы», однако для меня одним из главных впечатлений этого вечера был Могендовид. Наутро, как мы договорились, я пришел к Александру Аркадьевичу в гостиницу, чтобы поговорить о моей книге «Кто, если не ты?..». Застав его встающим с постели, я вновь увидел Могендовид и не удержался, чтобы не спросить: «Скажите, почему вы носите Могендовид?». «Почему вы об этом спрашиваете? Ведь вы, кажется, еврей?». «Да,-- подтвердил я, -- но быть евреем – не значит носить Звезду Давида». «Видите ли,-- стал объяснять мне Галич, -- для меня Могендовид – знак причастности к судьбам тех, кто страдал в Варшавском гетто, погибал в Освенциме и Треблинке. У нас ведь многие считают, что евреем быть стыдно. И невыгодно. Это мешает жизни, карьере. Мешает быть там, наверху». Галич ткнул пальцем в потолок и указал на стоявшую в углу гитару, которую я тут же ему подал. Он присел, оперся спиной к спинке кровати и хрипловатым голосом пропел:
Ой, не шейте вы, евреи, ливреи,
Не бывать вам в камергерах, евреи,
Как ни плачьте вы, не стенайте, --
Не сидеть вам ни в синоде, ни в сенате.
А сидеть вам в Соловках да в Бутырках,
А ходить вам без шнурков на ботинках,
И не делать по субботам лехаим,
А таскаться на допрос с вертухаем.
Если ж будешь торговать ты елеем,
Можешь стать вполне полезным евреем,
Называться разрешат Росинантом
И украсят лапсердак аксельбантом.
Я заговорил об Израиле, об уезжающих на свою историческую родину. «Что до меня, -- сказал Галич, -- то я никуда не поеду. Моя родина – здесь. Я считаю, что евреем можно быть в любой стране». «Кроме фашистской». «Мы должны сделать все, чтобы очистить нашу страну от остатков фашизма». «Вы думаете, это возможно?». «Возможно, если каждый сделает все, что в силах». Мне стало легче после его слов – мы думали одинаково.
* * *
В Казахстане у Галича родилось несколько песен. История одной из них запечатлена на пленке. «Не так давно, -- рассказывает Александр Аркадьевич, выступая перед слушателями, -- мне с Декадой русской литературы и искусства довелось побывать в Казахстане. Наша группа была сначала в Алма-Ате, потом нас направили в Караганду. И в Караганде я познакомился с несколькими людьми, которые провели свое детство и юность в лагере Долинка. Был такой лагерь для детей репрессированных. Когда они вышли из него в 1954-1955 годах, многие уехали, а многие, главным образом женщины, остались в Караганде, потому что ехать было не к кому. И хотя почти все они родом из Москвы и Ленинграда, при знакомстве с нами говорили: «Ах, вы оттуда, из России!». После этой встречи появилась еще одна – «казахстанская» -- «Песня про генеральскую дочь».
Судьба Александра Галича сложилась, как известно, трагически. Его исключили из Союза писателей, из Союза кинематографистов, «зарезали» уже поставленную «Современником» «Матросскую тишину», запущенные в производство киносценарии «Федор Шаляпин» (в соавторстве с режиссером Марком Донским), мюзикл «Разные чудеса», а потом вообще, несмотря на безумное сопротивление Галича, депортировали его из СССР. Дальше пошли Норвегия, Западная Германия, Франция. И, наконец, парижская квартира, где его настигла смерть при включении магнитофона. О том, что это был несчастный случай, говорит то, что компания, которая выпустила этот магнитофон, выплатила материальный ущерб. А заграница зря не заплатит.
Многие песни Галича разошлись с подачи Владимира Высоцкого, который считал себя в какой-то мере учеником Александра Аркадьевича. Тут песни про ужасную историю про Москву и про Париж, про то, как шизофреники вяжут веники, про товарища Парамонову, прибавочную стоимость и многое другое. Высоцкий выступил популяризатором Галича. Входили в то число и его казахстанские песни.
Я не думаю, что Алма-Ата сыграла выдающуюся роль в судьбе Галича. И, тем не менее, ведя свои передачи по радио «Свобода» в Париже, он не преминул вспомнить о ней. Вспомнить нежно и ласково. «Я люблю этот город, -- говорил он. -- Я люблю его по вечерам, когда прохладный ветер с гор выдувает пришедшую из степи жару, смолкает уличное движение, слышно вечное бормотание арыков и с города сходит современная намалевка».
Именно тогда, по вечерам, и встречался Александр Аркадьевич с той самой алма-атинской публикой, которая понимала его, дорожила каждым мгновением, проведенным с ним, и именно эти мгновения грели в тот момент душу преследуемого и изгоняемого властями барда.
2003 год, газета «Давар».
На плашку.
В этом, 2003 году Александру Галичу (Гинзбургу) исполнилось бы 85 лет. И мне хотелось бы процитировать написанную им в 1974 году его автобиографию.
Автобиография
Я, Гинзбург Александр Аркадьевич (литературный псевдоним Александр Галич), родился 19 октября 1918 года в Днепропетровске, в семье служащих. Сразу же после моего рождения семья переехала в Севастополь, а в 1923 году в Москву. В 1926 году я поступил в среднюю школу БОНО 24. В 1935 году по окончании девяти классов средней школы был принят в оперно-драматическую студию К. С. Станиславского на драматическое отделение. Студия эта была приравнена к высшему учебному заведению, но я диплома не получил, так как в 1940 году без выпускных экзаменов перешел в Московский театр-студию, который открылся за несколько месяцев до Отечественной войны спектаклем «Город на заре». Во время войны (из-за тяжелой врожденной болезни я был признан негодным к несению военной службы) я был одним из организаторов, участников и руководителей комсомольского Фронтового театра. После войны перешел окончательно на литературную работу сначала как драматург, а потом как кинодраматург. Мои пьесы – «Вас вызывает Таймыр», «За час до рассвета», «Пароход зовут «Орленок», «Много ли человеку надо» и другие – поставлены большим количеством театров и в Советском Союзе, и за рубежом. По моим сценариям поставлены фильмы «Верные друзья», «На семи ветрах», «Государственный преступник», «Дайте жалобную книгу», «Третья молодость» (о Мариусе Петипа) и другие. В совместной работе с кинематографистами Франции я был автором фильма «Третья молодость», а с кинематографистами Болгарии – «Бегущая по волнам».
С 1955 года я был членом Союза советских писателей (исключен в 1971 году), а с 1958 года – членом Союза кинематографистов (исключен в 1972 году).
В настоящее время не работаю – инвалид второй группы (с апреля 1972 года).
В 1947 году женился на Шекрот (Прохоровой) Ангелине Николаевне, с которой состою в браке по сей день. Детей у нас нет.
2 мая 1974 года. Александр Гинзбург (Галич). |