Ему девяносто с лишним лет. У него удивительная детская ясная улыбка и острый живой взгляд. Волосы и борода совершенно белые, а глаза не утратили ни цвета, ни молодости. Даже когда болезнь сваливает его, и он лежит в постели, то говорит: «Это я не умирать собрался, нет, просто приболел немного. Завтра встану и примусь за автопортрет. Впрочем, если даже умру, работу не брошу. На том свете обнаженной натуры хоть отбавляй, и вдобавок все праведники!».

            На рабочем столе Иткинда скульптурный бюст из дерева. Обыкновенная русская женщина. Лицо ее – необычайно выразительное, своеобразное – полно здоровой радости. Живет каждая черточка, крупный нос, крупные губы, щеки. Дерево, что называется, поет и смеется. Но прежде чем родиться бюсту, оно – самый капризный и неподатливый материал – обрабатывалось неутомимым резцом художника.

            Вокруг дома Иткинда валяются коряги и пни. Обыкновенные пни, годные разве что на дрова. Для любого прохожего они не представляют ни малейшего интереса. Но художник словно смотрит внутрь потемневших от дождей и солнца стволы и коряги, видя при  этом каждый изгиб их волокон, неведомым чутьем угадывая сложную фактуру, и нередко сам материал подсказывает ему решение.

            - Природа - сама великий скульптор, - говорит Исаак Яковлевич, - она создает такое, чего никакой художник не выдумает.

            И он как бы высвобождает то, что скрыто в дереве, несколькими скупыми прикосновениями резца делает доступной любому зрителю создание самой великой мастерицы-природы. Примером служит «Фавн», уморительная физиономия которого выглядывает из хитросплетения корней.

            Порой скульптор целиком режет дерево, подчиняя его своему замыслу или идет на своеобразный компромисс, оставляя нетронутой часть его природной фактуры. Такова, скажем, «Казашка», где волосы девушки образуются естественными изгибами корней. Их не касался резец скульптора, но они производят впечатление мастерски выполненной детали. Такова «Птица», поющая над отдыхающей женщиной. Фигуру женщины создал скульптор, а птицу - природа, и скульптор оставил ее как есть - она соответствовала его замыслу, его идее.

Вот Иткинд идет со своим спутником по улице. Внезапно его внимание привлекает ничем не примечательный пень.

            - Что вы видите перед собой? - спрашивает скульптор.

            - Пень, - удивленно отвечает спутник.

            - Разве это обыкновенный пень? А глаза вы видите?

            - Нет, не вижу.

            - Да вот же, вот! Только здесь надо немного убрать, а здесь срезать.

Скульптор необычайно тонко чувствует фактуру дерева. И именно в труднейшей области искусства - деревянной скульптуре - он достиг удивительного совершенства.

            Его многочисленные работы выставлены в Третьяковской галерее, Русском музее, Музее революции, ленинградском Музее им. А.С. Пушкина, в Казахской художественной галерее им. Т. Г. Шевченко (ныне Государственный музей искусств им. А. Кастеева), а также в музеях Франции, Германии.

            Сложен был путь Исаака Иткинда в искусстве. Родился он в апреле 1871 года в деревне Дикарки, неподалеку от города Сморгонь Виленской губернии в бедной еврейской семье – одной из тех, что так ярко описаны Шоломом Алейхемом.

            - Более семидесяти лет назад, - рассказывает Исаак Яковлевич, - я учился в ешиботе – высшей школе по изучению талмуда. По традиции, во время обучения ешиботник не живет в одном месте, а переходит из семьи в семью. Благодаря этому я еще в юности получил самое разностороннее представление о жизни еврейской бедноты. В ешиботе, кроме детей из богатых семей, учились дети бедноты. Бедняки вроде меня спали на голом полу и получали по фунту хлеба в день: пища была, главным образом, духовная. Целыми днями мы нараспев учили талмуд. С утра до вечера стоял невообразимый гам. Так продолжалось четыре года. Я жил, погруженный в старину, жил аскетом, и, не зная ничего иного, был по-своему счастлив. Наконец я получил раввинский диплом. Будущее казалось мне вполне определенным. По обычаю я должен был жениться на богатой невесте и стать обеспеченным человеком. Но все обернулось иначе. Еще учась в ешиботе, я услышал какие-то новые странные песни, которые неудержимо влекли меня. О людях, которые пели их, шепотом говорили, что они хотят сбросить царя. Однажды в субботу я пошел в лес за ягодами и случайно набрел на сходку. Какой-то молодой человек говорил о царе и боге совсем не то, чему нас учили. В следующую субботу я снова тайком пришел на сходку. Это решило мою судьбу. Я стал безбожником, и как вероотступник не только лишился видов на богатую невесту, но и подвергся гонениям. Вскоре я уехал в Минск и начал работать переплетчиком.

            Было это в 1893 году. Иткинд занимается разными ремеслами, но не находит удовлетворения. Еще неосознанная тяга к искусству, неведомому творчеству бросает его из одной сферы в другую. Он пытается удовлетворить свою жажду – изобретает, ищет новых путей в производстве. Изобретенный им пресс для тиснения переплетов длительное время существовал под названием «Пресс Иткинда».

            Изобретатель получил за него большие по тому времени деньги - шестьсот рублей. Но неудовлетворенность осталась. Смутное чувство подсказывало ему, что есть область, созданная именно для него, и он сможет бы выразить там свои стремления и искания.

            Иткинд возвращается в Сморгонь и продолжает заниматься переплетным делом. И вот однажды в руки ему попалась книга о скульпторе Марке Антокольском. Цель была найдена. Еще не осознавший себя талант стал на дорогу творчества.

            Иткинд начинает лепить самостоятельно, без помощи и руководства. И становится общим посмешищем.

- Окружающие, заметив, что я начал делать «болванов», решили, что я сошел с ума, - рассказывает Исаак Яковлевич. - Но на мое счастье в Сморгонь приехал писатель Перец Гиршбейн. Как местную достопримечательность ему решили показать сумасброда, то есть меня. Гиршбейн, посмотрев мои работы, – а это были главным образом типы еврейской бедноты, сказал: «Нет, это не сумасшедший». Вскоре в газете появилась статья, где Гиршбейн похвалил мою лепнину работы и назвал меня талантливым самоучкой. Мной заинтересовались. Статья обо мне была опубликована и в журнале «Новый восход». Узнав об этом, сморгонские рабочие вскладчину собрали деньги, чтобы отправить меня в Вильно на учебу.

            В Вильно Иткинд провел два года - с 1910 по 1912, из них полтора он занимался в художественном училище. На его работы обратил внимание приехавший туда профессор Краковской академии Рушиц. Он дал Иткинду, не имевшему никаких средств к существованию, сто пятьдесят рублей, чтобы тот мог продолжить учебу. Директор училища Рыбаков устроил выставку его работ,  на которой было представлено более тридцати произведений.

            Эта выставка изменила судьбу Иткинда. Он получает субсидию, и в 1912 году перебирается в Москву с намерениями посвятить себя искусству.

            В Москве молодой скульптор остановился у знакомого студента, и тот попросил посмотреть работы Иткинда профессора Школы ваяния Сергея Михайловича Волнухина.

            И вот Иткинд ученик. Он много и упорно работает, овладевая искусством скульптора. Немало помогли ему своими дружескими советами такие прославленные мастера, как Паоло Трубецкой, Анна Семеновна Голубкина и другие. Все, казалось, благоприятствовало молодому художнику. Волнухин познакомил его с Горьким.

            - Однажды, - рассказывает Исаак Яковлевич, - когда я, как обычно, на голодный желудок работал в мастерской Волнухина, вошел Горький и спросил: «Что ты, Исаак, такой кислый?». «А отчего ты, Максим, такой горький?», - ответил я. Кто-то сообщил Алексею Максимовичу, что я не имею почти никаких средств к существованию, и долгое время он поддерживал меня материально.

            Хотя Иткинд учился мастерству у крупнейших скульпторов своего времени, и его работы получали все более широкое признание, он вынужден был ночевать под открытым небом на садовых скамейках и под заборами в любую погоду. В то время евреи не имели права жительства в центральных городах страны. Целые толпы их двигались в ночи по пустынным улицам Москвы. И в числе их был Иткинд.

            - Днем я работал, - говорит он, - а ночью бродил по улице и спал где попало.

            Эти ночные бдения не обходились без курьезов. Однажды скульптор простудился и заболел. Желая переночевать в постели под крышей, он по совету друзей забрел в дом свиданий. Но заснуть ему так и не удалось. Девица ежеминутно будила его и требовала объяснения столь странного поведения. Иткинд пытался уладить недоразумение и предложил девице деньги. Та сказала, что она честно зарабатывает и в подачках не нуждается. Поднялся скандал, и Иткинда выдворили на улицу.

            Волнухин, чтобы дать возможность Иткинду заработать на жизнь, предложил ему сделать скульптурный портрет миллионера Кокорева по случаю его юбилея.

            - И я начал усердно работать, - вспоминает Иткинд. - Скоро бюст был готов. Но миллионер остался им недоволен. «Мне не нужно внешнего сходства, - сказал он. - Я требую сходства духовного. Я церковный староста, верующий, занимаюсь благотворительностью, помогаю бедным. Вот это и должно быть отражено в моем портрете». Таким образом, Кокорев потребовал, чтобы я изобразил его этаким благодетелем, исполненным святости и благочестия. Впервые попав в среду миллионеров, я зорко следил за всем происходившим вокруг. По совету врачей, чтобы похудеть, Кокорев купался в дорогом вине. Затем это вино вычерпывали из ванны, выносили во двор и сзывали народ: пей на здоровье! И люди, не зная, что в этом вине купался благодетель, пили. Пили стаканами, кружками, чашками. Завязывалась драка. Глядя на нее, Кокорев хохотал. «Веселый народ у нас, - говорил он мне, - и меня любит!». Итак, я пришел к Волнухину, рассказал ему все и спросил, как передать в портрет душу святого. Волнухину было все это не в диковинку. Он посоветовал мне купить за три рубля лик Иоанна Крестителя и с него лепить портрет благочестивого миллионера. Так я и сделал. Купил за три рубля лик святого, и вскоре ко дню рождения Кокорева бюст был готов. В числе других гостей в дом к нему был приглашен и я. Признаться, мне было не по себе среди полуобнаженных светских дам и спесивых мужчин. Началось чествование юбиляра. Под музыку было снято покрывало, и перед собравшимися предстал мраморный бюст хозяина. Все восхищались сходством и святостью лица, восторгам не было границ. Меня хвалили, поздравляли с удачей. Но на мою беду один из гостей Кокорева сказал, что бюст изображает вовсе не его, а Иоанна крестителя. И снова я очутился на улице.

            Когда началась первая мировая война, Иткинда мобилизовали и направили работать слесарем на военном заводе. Но тяга к искусству была так велика, что он после дня принудительной работы на заводе лепил почти ночи напролет.

            Как художник он идет вперед с поразительной быстротой, обращает на себя внимание знатоков, увидевших в нем самородка, обладающего тонкой интуицией и непосредственностью творчества. Его произведения постоянно демонстрируются на выставках «Союза русских художников», «Мира искусства» и других. Критика замечает его. Работы Иткинда начинают раскупаться, в частности приобретает их известный меценат – миллионер Савва Морозов. Одну из скульптур увез с собой посетивший Россию брат американского президента Теодора Рузвельта.

            Октябрьскую революцию Иткинд встретил уже сложившимся художником. И если прежде в его тематике преобладали скорбные мотивы еврейского гетто, картины погромов, типы обездоленных, то после революции характер творчества Иткинда резко меняется.

Он работает над скульптурными портретами Маркса, Энгельса, Ленина, Лассаля. Создает фрагмент «Погибающий матрос», статую «Рабочий-литейщик», приобретенную Государственным Русским музеем.

            На организованной Горьким и Муромцевой в помещении театра «Габима» в 1918 году персональной выставке было представлено 42 работы скульптора. В том же году Иткинд был принят в Союз художников.

            - В это трудное время, - говорит Исаак Яковлевич, - я был приглашен в Цекубу - так сокращенно называлась Центральная Комиссия по улучшению быта ученых. Какой-то человек подал мне анкету и попросил заполнить. Я очень плохо говорю по-русски, а пишу еще хуже. Человек с удивлением посмотрел на мои каракули и сказал: «Вы - не Иткинд. Вы воспользовались документами Иткинда. Не может ученый быть таким безграмотным. Мы вынуждены вас задержать».

            Конечно, доказать, что ты – это ты, не так просто, особенно мне. Кончилось тем, что позвонили наркому просвещения Луначарскому, и тот сказал: «Да-да, это Иткинд. Он действительно очень скверно владеет русским».

            Вскоре после этого, встретившись в Доме печати с Иткиндом, Луначарский спросил:

            - Сколько времени вас держали как подозрительного субъекта?

            - Два с половиной часа.

            - Мало, - смеясь сказал Анатолий Васильевич, - надо было продержать до тех пор, пока вы не выучили бы русский язык.

            В послеоктябрьские годы Иткинд много и плодотворно работает. Луначарский в своем отзыве на скульптуру «Голова композитора Маця, убитого фашистами», подчеркивал, что Исаак Яковлевич только за один год создал около двадцати новых произведений, которым присуща «жизнерадостность и полноценность выражения». Это «Красноармеец», «Комсомолец», «Старт революции» и другие.

            Летом 1923 года Иткинд переехал в Ленинград, где случай свел его со старым большевиком Кангелари, бывшим в то время комиссаром Военно-медицинской Академии. Узнав, что скульптору негде работать, Кангелари отвел ему помещение для мастерской в одном из зданий Академии.

            Здесь по просьбе Кангелари Иткинд стал работать над бюстом знаменитого физиолога - академика Ивана Петровича Павлова.

            - Во время первого сеанса, - рассказывает скульптор, - Павлов терпеливо позировал мне в течение трех часов. Мы разговорились, и, узнав, что я изучал талмуд и кабалистику, Иван Петрович закидал меня вопросами. Потом он посмотрел на часы и решительно поднялся: «Это пустая трата времени, - заявил ученый, - я не имею на это права. Мой бюст никому не нужен, и для человечества будет больше пользы, если я буду заниматься наукой, а не болтовней. Что же касается ваших рассказов, то все это выдумки». Я ответил, что достану книги, о которых говорил, и докажу ему, что в моих словах не было ни капли вымысла. На следующий день Павлов пришел снова, но не для того, чтобы позировать, а чтобы выяснить, кто из нас прав. Мы рылись в древних книгах, спорили, и между делом я продолжал работу над бюстом. Расстались мы друзьями. Павлов был доволен. «Теперь я вам верю, - сказал он. - Все требует доказательств, на слова полагаться нельзя».

            Он стал часто заглядывать ко мне в мастерскую, и в пылу разговоров и нескончаемых споров незаметно пролетало время. Работал я урывками, и бюст так и остался незавершенным.

- «Бросьте! - убеждал меня Иван Петрович. - Куда интереснее разговаривать, а меня и так уже фотографировали бессчетное число раз». Однажды Павлов явился вместе с Сергеем Мироновичем Кировым и отрекомендовал меня как знатока древней премудрости. Живой, подвижный Киров проявил большой интерес к моим работам. Он долго и подробно расспрашивал меня, в каких условиях я живу, над чем работаю, покупаются ли мои работы. Вскоре после этого по его инициативе была организована комиссия, в которую вошли известные художники Кузьма Петров-Водкин, Исаак Бродский и другие. В результате Русский музей купил ряд моих работ.

            В 1934 году в Ленинградском областном Доме художника была организована персональная выставка-самоотчет скульптора. Журнал «Резец» отмечал, что «все выступления по самоотчету были единодушны в признании силы творчества мастера». Особое впечатление оставили такие работы, как «Коричневый фашизм» и «Испанская инквизиция».

            В 1937 году Иткинд создает свою широко известную работу «Умирающий Пушкин». Выполненная из воска, она была представлена на выставке, посвященной столетию со дня смерти поэта в помещении Государственного Эрмитажа. Среди многочисленных восторженных отзывов об этой работе есть запись, оставленная художником Н. Кузнецким: «Выдающимся я считаю изображение Пушкина в последний час его жизни скульптора Иткинда. Оно оставляет глубокий след. Эта работа, по-моему, по психологической трактовке не превзойдена ни одним художником с пушкинского по нынешнее время».

            Последние тридцать лет Исаак Яковлевич прожил в Казахстане. Им создан ряд известных работ - бюсты Амангельды, Абая, Тулегена Тохтарова, Джамбула, Поля Робсона. Ряд лет из-за тяжелой болезни скульптор вынужден был ограничиваться эскизами в пластилине. Он фиксирует образы наших современников - колхозницы, студентки, школьника, старика-рабочего. Его увлекает работа над скульптурным портретом изобретателя радио - великого русского ученого  Попова. Но вот здоровье Иткинда поправляется, и начинается новый плодотворный период его творчества. В 1956 году он создает одно из лучших своих произведений - бюст «Философ» (дерево).

            «По глубине психологической характеристики, - пишет искусствовед Елена Микульская, - и многостороннему охвату образа «Философ» - одно из наиболее выразительных произведений скульптора, пример блестящего владения формой, умения использовать материал».

            На юбилейной выставке «40 лет Казахстана» были представлены его работы последних лет. В огромном большинстве своем они посвящены борьбе за мир - любимой теме Исаака Яковлевича. Вот одна из них под названием «Мир». Человек кормит с ладони волка соломой. Это огромная деревянная скульптура. В первую минуту она поражает своей ирреальностью. Волчья голова, прижатая к человеческой груди, наделена козлиной бородой. Мощные челюсти со страшными хищными зубами с удовольствием жуют солому и ветви дерева. Но удивляет в этой скульптуре вовсе не странный бородатый волк, жующий солому, а человек, кормящий волка, лицо этого человека. Широкое, исполненное спокойствия, доброты и радости, - не из тех, какие можно встретить на улице. Это лицо всех людей, лик земли - радостный и просветленный. В основе сюжета древняя легенда о сказочном хищном чудовище, которое в день наступления всеобщего благоденствия будет мирно жевать солому. Скульптура оставляет глубокое впечатление. Взглянув на нее, вы уже не можете отделаться от странного образа. Здесь воплощена живая мечта о радости земной. Мечта, выраженная, возможно, несколько метафизически, но замечательно сильно и художественно.

            Рядом - «Человек и птица». Женщина отдыхает, а над ней на ветке поет птица. Скульптура хороша настроением, светлым, широким чувством большого счастья. Невозможно передать словами мимолетное выражение лица отдыхающей, но художник схватил и запечатлел его. С изумительной силой мастерство художника-психолога проявилось также в скульптуре «Голова старого казаха». Древний старик с испещренным морщинами, умным, живым, выразительным лицом, с длинной древней бородой смотрит куда-то вверх. Радость в каждой складке его лица, в улыбке, бороде, в глазах. И нет никакого сомнения, что увидел  он  что-то такое, чего никогда не видал за всю свою долгую-долгую жизнь. И этот миг сложных новых чувств, миг чудесного просветления скульптор запечатлел в дереве.

            У Иткинда необычайно яркий творческий почерк. Его работы всегда отличишь. В его скульптурах, по словам Луначарского, «не только поражающая выразительность жеста и мимики, но и сила закрепленного в своей динамике движения».

            Одна из последних работ - голова знаменитого композитора, скрипача Паганини. Крупные, непропорциональные черты выразительного лица, лоб мыслителя, словно обращенный вовнутрь, невидящий взгляд и ошеломляющая улыбка, которая поражает гаммой чувств, светлой звучной радостью и трогательной чистотой. Иткинд шел не от традиционного представления о дьявольском облике Паганини, а от его музыки - яркой, стремительной и светлой.

            Свойства материалов диктуют свои формы. Дерево - материал наиболее древний, он всегда был доступен людям. И оттого деревянная скульптура у многих народов имеет свою историю. В то же время это материал наиболее трудоемкий, неподатливый, капризный, недолговечный и, в сущности, маловыразительный. Только подлинно большому мастеру удается заставить его звучать, говорить, смеяться.

            Формы скульптур Иткинда предельно выразительны. Глядя на его работы, поражаешься глубине и силе заключенной в них мысли. И забываешь, что это дерево.

                                                                                                                                                                                            1961 год.