7 апреля 130 лет назад родился "казахстанский Микельанжело" Исаак Иткинд
Жизнь скульптора Иткинда по пути в рай
Если вам когда-нибудь посчастливится попасть в хранилище Государственного музея искусств имени Абылхана Кастеева, вы ни за что не пройдете мимо работ Исаака ИТКИНДА. Они нашли приют здесь сразу после ухода мастера из жизни, и это одно из драгоценнейших достояний нашей республики. Тут же вы увидите его композицию "Иткинд в раю", сделанную им за несколько дней до своей кончины. Улыбающийся и блаженный, он упоен прекрасными видениями тех запредельных сфер, которые пугают смертных, но он уйти в них не боялся. "Я, наверное, скоро умру, - при всяком удобном случае делился с окружающими его людьми Исаак Яковлевич, - и тогда попаду в рай. Там, в раю, работы много». Речь шла об обилии необходимого для скульптора рабочего материала, то есть, той самой обнаженной натуры и, конечно же, райского дерева.
Выходит так, что, покинув в девяносто восемь лет этот бренный мир, он вернулся к Богу - тому самому, которого "потерял" в двадцать шесть. Выпускник духовного училища, ступивший на стезю служения Всевышнему раввин, он отказался от Него тогда ради своего художнического призвания. Семьдесят с лишним лет рука его держала резец и молоток, и, несмотря на лишения и невзгоды, которых на его жизнь пришлось более чем достаточно, он был очень счастливым человеком. Самым большим огорчением для него было, наверное, лишь одно - отсутствие материала для работы. Пусть не райского, а обычного земного дерева, ну и, конечно, гипса. Без них он был ничто. Вспоминая голодные, холодные 1930-е годы в Ленинграде, куда Иткинд привез из Москвы чуть ли не вагон своих произведений, Исаак Яковлевич рассказывал: "Учащиеся скульптурного отделения Академии художеств всё бегали их смотреть. Да и вообще в мастерской с утра до ночи толпились люди - спорили, что-то доказывали, называли меня гением. Подумаешь, что мне от их "гения"! Лучше бы принесли ящик гипса или захудалое бревно!".
Другой пример страданий из-за отсутствия материала для ваяния был связан со ссылкой Иткинда в поселок Зеренда, что на севере Казахстана, после того, как в 1937 году он был осужден, сам не зная за что. Правда, как выяснил потом в разговорах с ним очень любивший и опекавший его наш университетский преподаватель древнерусской литературы, он же по природе своей правозащитник Александр Лазаревич Жовтис, следователь приписывал ему шпионские связи с французской разведкой на том основании, что какой-то француз купил у него одну из работ. «Он кричал, что этот человек приезжал ко мне от самого Блюмкин», - пояснял, не очень задумываясь о правилах русского языка, Иткинд. То есть, далекий от политики Исаак Яковлевич во время допросов перепутал французского премьера, социалиста Леона Блюма с убийцей Мирбаха, а позже и Сергея Есенина Яковом Блюмкиным и тем самым получил соответствующую статью. Ну вот. А когда впоследствии его спрашивали, как жилось ему в то ссыльное время, он говорил: "Да какая же это жизнь, если я не мог работать! Даже глины там нет. А дерево... Дерево мне снилось по ночам: корявые, сочные обрубки, а из них - лица, фигуры".
Зато в Алма-Ате, куда в 1944 году Исаака Яковлевича вызволил из ссылки глава Акмолинского райисполкома "хороший человек Ашимбек Бектасов" («Он увидел мои работы, - рассказывал потом Иткинд, - они ему очень понравились. Ему было жалко, что они размываются дождем и снегом, и он помог мне выехать в Алма-Ату»), и после долгих мытарств вконец настрадавшийся скульптор поселился, наконец, в тихом и спокойном рабочем поселке, дерева у него было хоть отбавляй. Все жители этой одноэтажной окраины знали причуды странного старика и несли к его калитке все, что могло ему пригодиться. А сам он, рассказывают, отправлялся по утрам на лесосклад. Седой, с палкой, в широкополой шляпе ходил среди коряг и выкорчеванных пней, общупывал корни, качал головой, что-то бормотал, причмокивая, про себя. И пополнялась коллекция разбросанных возле его дома самых что ни на есть фантастических изысков природы. На вопрос: «Почему вы работаете с деревом, а не с камнем?» он отвечал: «В нем, дереве, - солнечный свет. Воздух, музыкальная душа живет в нем. Знаете ли вы, что скрипка Страдивари сделана из елки? Той самой, что знатоки называют музыкальной елью. Правда, не знаю, годится ли для скрипок ель тяньшанская, но для меня это бесценный дар природы».
Исаак Яковлевич оказался в Казахстане, когда ему было 66. К тому времени, считай, он прожил целую жизнь. Был популярен в Москве и Ленинграде, много выставлялся, в том числе и с "Товариществом передвижных выставок", "Союзом русских художников", "Миром искусства". Было множество отмеченных знатоками работ – «Портрет академика Павлова", "Молодой рабочий", "Жертва погрома", "Испанская инквизиция", "Коричневый фашизм", выполненная к столетию со дня смерти Пушкина серия скульптур и горельефов. Кстати, среди сотен представленных тогда в Эрмитаже произведений безусловное первенство было отдано иткиндовскому "Умирающему Пушкину". Выполненный в воске, он перешел потом в экспозицию Дома-музея поэта. Многие творения его были переданы в Русский музей и Музей революции. Привлекали его и к крупным проектам. Например, он был третьим в списке из шестидесяти скульпторов, призванных осуществить знаменитый Ленинский план монументальной пропаганды. Выполняя этот заказ, Исаак Яковлевич изваял памятник борцу за права рабочего класса, немецкому социалисту Фердинанду Лассалю.
Выходец из семьи учителя деревни Дикарки, что находилась неподалеку от местечка Сморгонь Виленской губернии, Иткинд быстро освоился в столичном мире. И вот на первой персональной выставке 1912 года в Москве его, художника-самоучку, заметил скульптор, он же преподаватель Московского училища живописи, ваяния и зодчества Сергей Михайлович Волнухин и познакомил его с Горьким. Алексею Максимовичу он пришелся по нутру, и общались они друг с другом примерно так: "Ой, Исаак, отчего ты сегодня такой кислый?". - "Но я же не спрашиваю, Максим, почему ты совсем горький!". Иткинд, конечно же, вылепил портрет писателя.
- В моей жизни было два знаменательных случая, - рассказывал Исаак Яковлевич. – У меня тогда купил эту работу один из самых богатых людей России Савва Морозов. Я стал знаменит. А Максим Горький ходил повсюду и восклицал: «Ах, Иткинд! Ах, этот чудный Иткинд!». Слава неожиданно пришла ко мне. А вскоре после революции в Россию приехал родной брат 26-го президента Америки Теодора Рузвельта. Он купил у меня много работ и стал настойчиво звать уехать с ним в США. Сулил мне богатство и признание. Но я не поехал. И не жалею об этом.
В двадцатые годы прошлого века Исаак Яковлевич сошелся также с Марком Шагалом и очень сетовал, когда тот эмигрировал. Иткинд был принят в кругу Книппер-Чеховой и Пастернака, Качалова и Вахтангова, общался с Коненковым, Кончаловским, Голубкиной. Алексей Толстой помог ему, предварив вступлением, опубликовать рассказы из жизни местечковых евреев. Многолетняя дружба связывала его с режиссером Соломоном Михайловичем Михоэлсом, а нарком просвещения Анатолий Васильевич Луначарский, узнав о крайней бедности Исаака Яковлевича, в феврале 1928 года выступил со статьей "Почему голодает скульптор Иткинд?".
Руки ваятеля ни минуты не оставались без дела. Даже в тюрьме он лепил фигурки из хлеба и дарил их охранникам. Доходило до анекдота. Когда в Коктебеле его познакомили с Волошиным, Иткинд сказал: "Я слыхал, ваш профиль напоминает очертания вон той скалы Карадаг!". Однако всмотревшись в абрис волошинского лица, воскликнул: "Ой, да тут ошибка!.. Но ничего, я сейчас исправлю. Вот возьму только стамеску!". "Но как?" - испугался Максимилиан Александрович. "А очень просто - взойду на гору и исправлю!".
- Хорошо известно, - говорил сын Иткинда Израиль Исаакович, - что работа скульптора требует физического напряжения. Коненков, как я вспоминаю, пользовался услугами помощников. У отца же их никогда не бывало, хотя был он далеко не богатырь и носил в себе с детства целый букет болезней. Крайне редко, когда надо было перенести с места на место тяжелое бревно, он прибегал к помощи близких. Работоспособность его поражала. В периоды особого вдохновения он запирался в мастерской на несколько дней и лишь после настойчивых напоминаний отвлекался, чтобы поесть. Однако, - добавлял Израиль Исаакович, - и тогда, в наиболее продуктивные его 1917-1921-й годы, он ходил в "Кафе для поэтов" и в "Стойло Пегаса", где в дискуссиях и спорах буйствовали новоявленцы. Среди тех, с кем общался он в ту пору, помню Есенина и Маяковского.
Десять репрессивных лет лишили Иткинда многого.
- До шестидесятых годов, - пояснял интересовавшийся жизнью и творчеством Иткинда преподаватель истории Борис Дивинский, - в музеях на его работах проставлялись даты жизни и предполагаемой смерти: «1871-1937 гг.». Думали, что он сгинул в лагерях. Но он выжил и только недоумевал, за что все-таки его выслали в Казахстан? Ну, не за шпионаж ведь! «Мне и в голову бы не пришло никогда им заниматься, - уверял он. – Может, вообще за этим стояло что-то другое? А кончилось тем, что привезли меня с такими же осужденными в какой-то аул. Был такой мороз, может быть, градусов сорок. Нам сказали: "Выходите и живите, где хотите!". Но какая это жизнь, если мне, скульптору, было не с чем работать? Вокруг голимая степь, ни одного деревца, ни кусочка глины. Песок, песок и только песок! И вот я там был сторожем. Потом ко мне приехала жена - Мария Хейфец. Ее устроили уборщицей. Но она вскоре заболела сыпным тифом и умерла".
В Алма-Ате он нашел хороших людей и понимание. Появилась и новая спутница жизни - верная Соня. Вырвав Исаака Яковлевича из лап болезни, она до последнего часа оберегала его. Не находилось ему только одного - работы. Шла война. Не до скульптуры было и сразу после нее. Хотя что-то потихоньку образовывалось. Этим "что-то" был наш республиканский ТЮЗ, который только что выстроила и собиралась открыть незабвенная и тоже прибывшая сюда из ссылки Наталия Сац. Отыскав Иткинда, она попросила его сделать сидящего с домброй Джамбула у входа в Золотой зал. Можно снять фильм о том, как они искали дерево для будущей скульптуры. Иткинд затребовал не более, не менее, как столетний карагач, который рос в центре города! Выпросить в те времена такое могла только Сац с ее неистовой, все и вся покоряющей энергией! И она добилась этого - власти вынесли свое высокое решение.
Чем могла, помогала Иткинду Любовь Георгиевна Плахотная. Началось с отделки дверей для КазИЗО, где в конце сороковых она заведовала производством. Нужно было вырезать орнаментальные медальоны. Бездомный в ту пору, 76-летний Исаак Яковлевич жил вместе с Соней прямо во дворе Союза художников. Заказ этот был для него, конечно, куда больше, чем манна небесная. Проворно колдуя над завитками орнамента, он словно бы между прочим рассказывал про то, как работает над скульптурной группой "Ужасы фашизма". Это же надо, поразилась Любовь Георгиевна - пройти через унижения, остаться ни с чем и создавать такое! С той поры она взяла его под свою опеку, и это имело существенный результат, когда ее назначили директором Казахской Государственной галереи имени Шевченко.
- На выставку 1956 года, - рассказывала она незадолго до своей кончины, - он дал маленькую деревянную скульптурку "Мудрец". Это была прелестная вещь - умудренный опытом пожилой старик с книгой в руках. Конечно, мы решили ее сразу приобрести. И вот тут начались мои мытарства. Некоторым скульпторам республики это не понравилось. Пошли подметные письма во все инстанции, вплоть до ЦК. Меня обвиняли в покровительстве национальному еврейскому искусству. Дело дошло до того, что в один прекрасный день к нам пожаловал секретарь ЦК Яковлев. И когда он все-таки посмотрел этого злополучного старца, то буквально подпрыгнул от восторга. "Да это же, - сказал он, - такая великолепная работа, побольше бы вам таких!". Видать, и у него гора с плеч упала. С тех пор ни ко мне, ни к Иткинду никто не цеплялся.
Со временем все отрегулировалось. И когда Иткинду дали полдомика на окраине Алма-Аты, в том самом тихом и гостеприимном рабочем поселке, он, дорвавшись до работы, долбил дерево и мял глину денно и нощно. В живых аллегориях представали в его творениях зло фашизма и тирании, человеческие ужасы и страхи. Портреты превращались в биографии, а те переходили в идеи, символы. Душа освобождалась от мрака, и появлялись головы людей и птицы в "Весне" и "Сказании о мире", озарялось улыбкой и светом лицо в скульптуре "Обрадовался". Загадку вдохновения нес облик Паганини, решительность и мужество - "Поэтесса фон Зутнер", рождались портреты Шолома Алейхема, снова Пушкина и Джамбула, Поля Робсона, Сикейроса... И во всем, как отмечали коллеги скульптора, полное отсутствие академизма, личностное начало, богатейшая фантазия и использование природной фактуры дерева. Кто-то сравнивал его с Микельанжело, кто-то с его любимым Роденом. Но он был только сам собой.
В дом к Иткинду с Соней двинулись людские волны. Шли художники и любопытствующие, друзья и малознакомые, студенты, школьники и приезжие, люди советские и иностранные. Исаак Яковлевич радовался и принимал всех. Он выходил к каждому навстречу, и от него, его распушенных белых волос, бороды струились, как от Господа Бога, свет и теплота. Глаза были приветливы и внимательны, и жизнь играла в них. "Однажды, - рассказывал один из его молодых друзей, - мы ехали с ним трамвае. Милая девушка хотела уступить ему место. "Что вы! - сказал он, смеясь и снимая перед ней шляпу, - вы думаете, что я стар, вовсе дряхлая развалина? Но посмотрите - я молод, как цветущая яблоня!". Весь трамвай улыбался, пока мы не сошли на остановке. И когда мы оказались на тротуаре, он спросил: "Вы видели глаза этой девушки?". "Нет, а что?". " Но ведь это загадочные глаза Джоконды!". А близкий друг Иткинда Галина Евгеньевна Плотникова, он же жена Александра Лазаревича Жовтиса, вспоминала: «Мы приехали к нему с Ленинградским театром комедии. Желая сфотографироваться с ним, ведущая актриса Юнгер попросила: "Пожалуйста, посмотрите на меня!". И он, весело улыбнувшись, по-джентльменски ответил: "Я готов на вас смотреть всю жизнь!". Тогда было ему 97".
Вскоре после этого, встретившись в Доме печати с Иткиндом, Луначарский спросил:
- Сколько времени вас держали как подозрительного субъекта?
- Два с половиной часа.
- Мало, - смеясь сказал Анатолий Васильевич, - надо было продержать до тех пор, пока вы не выучили бы русский язык.
В послеоктябрьские годы Иткинд много и плодотворно работает. Луначарский в своем отзыве на скульптуру «Голова композитора Маця, убитого фашистами», подчеркивал, что Исаак Яковлевич только за один год создал около двадцати новых произведений, которым присуща «жизнерадостность и полноценность выражения». Это «Красноармеец», «Комсомолец», «Старт революции» и другие.
Летом 1923 года Иткинд переехал в Ленинград, где случай свел его со старым большевиком Кангелари, бывшим в то время комиссаром Военно-медицинской Академии. Узнав, что скульптору негде работать, Кангелари отвел ему помещение для мастерской в одном из зданий Академии.
Здесь по просьбе Кангелари Иткинд стал работать над бюстом знаменитого физиолога - академика Ивана Петровича Павлова.
- Во время первого сеанса, - рассказывает скульптор, - Павлов терпеливо позировал мне в течение трех часов. Мы разговорились, и, узнав, что я изучал талмуд и кабалистику, Иван Петрович закидал меня вопросами. Потом он посмотрел на часы и решительно поднялся: «Это пустая трата времени, - заявил ученый, - я не имею на это права. Мой бюст никому не нужен, и для человечества будет больше пользы, если я буду заниматься наукой, а не болтовней. Что же касается ваших рассказов, то все это выдумки». Я ответил, что достану книги, о которых говорил, и докажу ему, что в моих словах не было ни капли вымысла. На следующий день Павлов пришел снова, но не для того, чтобы позировать, а чтобы выяснить, кто из нас прав. Мы рылись в древних книгах, спорили, и между делом я продолжал работу над бюстом. Расстались мы друзьями. Павлов был доволен. «Теперь я вам верю, - сказал он. - Все требует доказательств, на слова полагаться нельзя».
Он стал часто заглядывать ко мне в мастерскую, и в пылу разговоров и нескончаемых споров незаметно пролетало время. Работал я урывками, и бюст так и остался незавершенным.
- «Бросьте! - убеждал меня Иван Петрович. - Куда интереснее разговаривать, а меня и так уже фотографировали бессчетное число раз». Однажды Павлов явился вместе с Сергеем Мироновичем Кировым и отрекомендовал меня как знатока древней премудрости. Живой, подвижный Киров проявил большой интерес к моим работам. Он долго и подробно расспрашивал меня, в каких условиях я живу, над чем работаю, покупаются ли мои работы. Вскоре после этого по его инициативе была организована комиссия, в которую вошли известные художники Кузьма Петров-Водкин, Исаак Бродский и другие. В результате Русский музей купил ряд моих работ.
В 1934 году в Ленинградском областном Доме художника была организована персональная выставка-самоотчет скульптора. Журнал «Резец» отмечал, что «все выступления по самоотчету были единодушны в признании силы творчества мастера». Особое впечатление оставили такие работы, как «Коричневый фашизм» и «Испанская инквизиция».
В 1937 году Иткинд создает свою широко известную работу «Умирающий Пушкин». Выполненная из воска, она была представлена на выставке, посвященной столетию со дня смерти поэта в помещении Государственного Эрмитажа. Среди многочисленных восторженных отзывов об этой работе есть запись, оставленная художником Н. Кузнецким: «Выдающимся я считаю изображение Пушкина в последний час его жизни скульптора Иткинда. Оно оставляет глубокий след. Эта работа, по-моему, по психологической трактовке не превзойдена ни одним художником с пушкинского по нынешнее время».
Последние тридцать лет Исаак Яковлевич прожил в Казахстане. Им создан ряд известных работ - бюсты Амангельды, Абая, Тулегена Тохтарова, Джамбула, Поля Робсона. Ряд лет из-за тяжелой болезни скульптор вынужден был ограничиваться эскизами в пластилине. Он фиксирует образы наших современников - колхозницы, студентки, школьника, старика-рабочего. Его увлекает работа над скульптурным портретом изобретателя радио - великого русского ученого Попова. Но вот здоровье Иткинда поправляется, и начинается новый плодотворный период его творчества. В 1956 году он создает одно из лучших своих произведений - бюст «Философ» (дерево).
«По глубине психологической характеристики, - пишет искусствовед Елена Микульская, - и многостороннему охвату образа «Философ» - одно из наиболее выразительных произведений скульптора, пример блестящего владения формой, умения использовать материал».
На юбилейной выставке «40 лет Казахстана» были представлены его работы последних лет. В огромном большинстве своем они посвящены борьбе за мир - любимой теме Исаака Яковлевича. Вот одна из них под названием «Мир». Человек кормит с ладони волка соломой. Это огромная деревянная скульптура. В первую минуту она поражает своей ирреальностью. Волчья голова, прижатая к человеческой груди, наделена козлиной бородой. Мощные челюсти со страшными хищными зубами с удовольствием жуют солому и ветви дерева. Но удивляет в этой скульптуре вовсе не странный бородатый волк, жующий солому, а человек, кормящий волка, лицо этого человека. Широкое, исполненное спокойствия, доброты и радости, - не из тех, какие можно встретить на улице. Это лицо всех людей, лик земли - радостный и просветленный. В основе сюжета древняя легенда о сказочном хищном чудовище, которое в день наступления всеобщего благоденствия будет мирно жевать солому. Скульптура оставляет глубокое впечатление. Взглянув на нее, вы уже не можете отделаться от странного образа. Здесь воплощена живая мечта о радости земной. Мечта, выраженная, возможно, несколько метафизически, но замечательно сильно и художественно.
Рядом - «Человек и птица». Женщина отдыхает, а над ней на ветке поет птица. Скульптура хороша настроением, светлым, широким чувством большого счастья. Невозможно передать словами мимолетное выражение лица отдыхающей, но художник схватил и запечатлел его. С изумительной силой мастерство художника-психолога проявилось также в скульптуре «Голова старого казаха». Древний старик с испещренным морщинами, умным, живым, выразительным лицом, с длинной древней бородой смотрит куда-то вверх. Радость в каждой складке его лица, в улыбке, бороде, в глазах. И нет никакого сомнения, что увидел он что-то такое, чего никогда не видал за всю свою долгую-долгую жизнь. И этот миг сложных новых чувств, миг чудесного просветления скульптор запечатлел в дереве.
У Иткинда необычайно яркий творческий почерк. Его работы всегда отличишь. В его скульптурах, по словам Луначарского, «не только поражающая выразительность жеста и мимики, но и сила закрепленного в своей динамике движения».
Одна из последних работ - голова знаменитого композитора, скрипача Паганини. Крупные, непропорциональные черты выразительного лица, лоб мыслителя, словно обращенный вовнутрь, невидящий взгляд и ошеломляющая улыбка, которая поражает гаммой чувств, светлой звучной радостью и трогательной чистотой. Иткинд шел не от традиционного представления о дьявольском облике Паганини, а от его музыки - яркой, стремительной и светлой.
Свойства материалов диктуют свои формы. Дерево - материал наиболее древний, он всегда был доступен людям. И оттого деревянная скульптура у многих народов имеет свою историю. В то же время это материал наиболее трудоемкий, неподатливый, капризный, недолговечный и, в сущности, маловыразительный. Только подлинно большому мастеру удается заставить его звучать, говорить, смеяться.
Формы скульптур Иткинда предельно выразительны. Глядя на его работы, поражаешься глубине и силе заключенной в них мысли. И забываешь, что это дерево.
1961 год. |