 Шакен АЙМАНОВ (1914-1970)– актер и режиссер театра и кино, народный артист СССР и Казахской ССР, лауреат Госпремий СССР и Казахской ССР. Художественный руководитель «Казахфильма», один из основателей и первый секретарь правления Союза кинематографистов Казахстана. Член жюри Международного кинофестиваля стран Азии и Африки в Каире, III Московского международного кинофестиваля и Комитета по Ленинским премиям. Награжден орденами Ленина, Трудового Красного знамени, двумя орденами «Знак почета», а также медалями.
«Шакен Кенжетаевич Айманов был исключительно природным дарованием, самородком. В молодости он ярко заявил о себе как артист - а если есть настоящий, большой талант, то он никогда не замыкается на одном деле. Он проявляется во многом. Великолепный актер сцены, Шакен-ага сначала стал режиссером театра, потом снимался в кино и снимал фильмы, а также вел огромную общественную работу».
Вот такие слова о своем учителе Шакене Айманове были произнесены его учеником и последователем в области кинорежиссуры Эльдором Уразбаевым. Совершенно справедливые по сути своей, они как бы итожат то, что сказано и написано самим Шакеном-ага, а также теми, кто знал его, работал с ним и наблюдал в разных ипостасях. Взятые из первых рук записи эти и определили характер предлагаемого вам материала.
Многие из вас, должно быть, помнят один из театральных эпизодов в снятой Шакеном-ага кинокомедии "Наш милый доктор". Это сцена состязания в колкостях и остротах двух героев шекспировского спектакля "Укрощение строптивой" - Катарины и Петруччио.
- Мы играли эту сцену на подмостках Казахского Академического театра драмы, - рассказывает народная артистка СССР Хадиша Букеева, - и, запечатленная на пленке, она всякий раз возвращает меня к дням моей юности. Это был памятный сезон 1943-1944 года. Мне, молодой тогда еще актрисе, посчастливилось исполнить роль занозистой героини. Партнером моим был Шакен. Его Петруччио, как писал потом искусствовед Николай Львов, вел себя нахально, первые фразы произносил очень громко. Сам располагался на пододвинутом для моей Катарины стуле, а ее, то есть меня, усаживал себе на колени. Я не уступала ему в дерзости. Мы Шекспира тогда еще не играли, и нам было важно обжиться в той далекой, незнакомой нам совсем эпохе и ее нравах. С Шакеном было все в порядке - он был прекрасный актер, ему одинаково легко давались трагедия и комедия, гротеск и высокая драма. Тут тебе Исатай, Ахан серэ, Кобланды, Кодар, Хлестаков, Отелло, Сатин, солдат Шадрин и многие другие. А со мной были проблемы, так как я стеснялась выражать строптивость Катарины. Мучилась от того, что все слова, поведение ее противоречили нашим национальным обычаям. Особенно страшным было одно место. Там, чтобы сильнее поддеть Петруччио, распаленная Катарина бросает: "Мой язык в твоем хвосте". По-русски издевка эта язвительна, загогулиста и даже остроумна, а по-казахски она ужасна, если не сказать - цинична. Как только приближалась эта фраза, я разворачивалась и уходила. Но Шакен всякий раз ловил меня и возвращал на площадку, пока я не освоилась, убедив себя, что ведь дело-то происходит не у нас, а в какой-то там Италии… Да, пока Шакен не ушел совсем в кино, мы постоянно играли в паре. Многие вещи он вообще ставил сам и сам играл в них, и я всегда поражалась его таланту. Как он прекрасно исполнял Отелло, как легко давались ему отрицательные роли! Шакен улавливал все тонкие движения души. Я знала, что он, будучи прекрасным импровизатором, по молодости ходил из аула в аул и выступал на всех празднествах. Играл он также и в самодеятельности, пока его в 1933 году не приметил и не привез из Семипалатинска в Алма-Ату для пополнения труппы тогдашнего нашего театра писатель и драматург Габит Мусрепов.
Итак, в Каздраме Шакен проработал без малого двадцать лет, сыграв более ста ролей и, будучи режиссером, а потом главным режиссером театра, поставил множество спектаклей. За постановку ауэзовского «Абая» получил Государственную премию КазССР. Ну, а что касается кинематографа, то соприкоснулся он с ним еще в довоенном 1937 году, когда под Алма-Атой снимались основные эпизоды фильма «Амангельды». Шакену нетерпелось самому посмотреть, что это за штука – кино, и добравшись до места съемок и увидев, как все тут делается, он попросил режиссера Левина зачислить его, поскольку все роли уже были распределены, хотя бы в массовку сарбазом.
- На площадку я попал в свободный для театра день, то есть, в понедельник, - рассказывал потом Шакен Кенжетаевич. - Меня сняли в общем потоке людей, дав, впрочем, два метра крупным планом, и я с большой грустью покидал группу. Здесь было все так необычно и интересно! Но назавтра в десять утра предстояла репетиция в театре. Что ж, работа есть работа! Однако с того дня я каждый понедельник приезжал на съемки в Кастек и помогал чем мог. То есть, стал как бы общественным консультантом по быту. На следующий свой фильм «Райхан» Левин уже пригласил меня, дав сыграть довольно большую роль вредителя и байского прислужника Сарсена. В ней, чтобы усыпить бдительность положительных героев, я улыбался, улыбался и улыбался. Посмотрев потом эту картину, один мой знакомый увидел в улыбке моего Сарсена страх за свою жизнь. Но мне кажется, что это был не его, а мой собственный страх. Страх театрального актера, впервые один на один очутившегося перед съемочной камерой. Потом после Шарипа в «Песнях Абая» и Жакана в «Золотом роге» был Джамбул в одноименном фильме Ефима Дзигана, поставленном в 1952 году по сценарию Николая Погодина и Абдильды Тажибаева. Сыграть его я мечтал давно, потому что мир акынов и жыршы был близок и дорог мне с детства.
Прославленный певец-импровизатор Джамбул был сыгран Шакеном с блеском. И хотя исполнителем его он стал, в общем-то, случайно (он должен был играть отрицательного персонажа - байского прислужника-акына), Ефим Львович вряд ли нашел бы более подходящего актера. А дело было так. Уже несколько недель шли пробы. Актеры сменяли друг друга, а выбор так и не определялся. Но вот однажды почти отчаявшийся Дзиган в перерыве между съемками услышал ритмичные звуки домбры. Молодой сильный голос запел одну из песен Джамбула. Дзиган заглянул в зал. Там, изображая в шутку своего героя-акына, по-казахски подвернув под себя ноги, развлекал собравшихся какой-то парень. В его дерзкой игре было что-то захватывающее и покоряющее. «Я, впервые видевший этого артиста, - рассказывал он, - был поражен его исполнением. Он прямо-таки сверкал талантом. Разумеется, дело было не в вокальных достоинствах - он не обладал сильным голосом. Поражали живость лица, выразительные глаза, весь облик в целом, внешний рисунок, поза с домброй в руках, мимика. Все это говорило о том, что перед нами актер больших возможностей. Я попросил Айманова пройти в гримерную и сделать грим Джамбула. Потом была вторая проба, третья – до шести раз. Мы пробовали Шакена в разных возрастах - от двадцати до почти ста лет. Наконец, портретное сходство было достигнуто благодаря тому, что Айманов обладал драгоценным качеством – искусством перевоплощения».
В работе над этим емким эпическим характером проявилась щедрость и широта актерского дарования Шакена. Внимательно и влюбленно проследил он становление личности и таланта Джамбула, чья жизнь на экране предстала частью истории казахского народа. Все это принесло артисту мгновенную и безоговорочную популярность, хотя вначале много спорили - можно ли играть ему Джамбула? Ведь Джамбул был маленького роста, а Шакен высок, да и лицо вроде мало похоже. Но зритель проникся Джамбулом в его исполнении, ибо видел не лицо и большой рост Шакена, а талант и душу великого акына. «В его подаче, - пояснял один из участников фильма, народный артист республики Капан Бадыров, - Джамбул был настоящим Джамбулом. Вот, к примеру, один эпизод фильма. Мы приезжаем к Джамбулу сообщить о гибели его сына на фронте. До этого он играет с детьми, улыбается, веселит их и вдруг, услышав скорбную весть, меняется, вянет на глазах, становится совершенно разбитым и опустошенным. То есть, Шакен сумел пережить смерть сына своего героя, как смерть собственного сына. И еще. Во время съемок этого фильма, мне кажется, было положено начало и режиссерской деятельности Шакена, ибо многие сугубо национальные эпизоды Ефим Львович Дзиган делал с помощью Шакена».
Насчет режиссуры в кино Капан Уралович был прав. Шакену уж очень хотелось попробовать себя в новом качестве, и вскоре он осуществляет это с помощью опытных режиссеров.
Первые две ленты были поставлены им с ленинградским режиссером К. И. Гаккелем. То были «Поэма о любви» - экранная версия известной легенды о Козы-Корпеш и Баян-Слу и «Дочь степей» - киноповесть о судьбе дочери пастуха-кочевника, которой Октябрь открыл путь к знаниям и свободному проявлению личности. За ними следовал фильм современной тематики «Мы здесь живем», созданный с М. И. Володарским, а уже остальные картины Айманов снимал самостоятельно.
Творческий рост Айманова в кино поражал стремительностью. Характерно, что в своей режиссерской работе он обращался к самым различным жанрам – драме, трагедии, музыкальной комедии, трагикомедии и даже приключенческому жанру. Но более всего в те пятидесятые пришлась по душе зрителям блистательная озорная комедия «Наш милый доктор». То был фильм-концерт, который и сегодня воспринимается как фейерверк веселья и остроумия. Оно и понятно – ведь в нем сняты и тем самым увековечены такие талантливые мастера сцены и кино республики, как Елюбай Умурзаков Шара Жиенкулова, Серке Кожамкулов, Хадиша Букеева Бибигуль Тулегенова, Ермек Серкебаев, Юрий Померанцев, Евгений Диордиев, Рахия Койшибаева, Евгений Попов и многие другие.
С успехом прошла на экранах страны, а также на фестивалях и вторая комедийная постановка Айманова – «Ангел в тюбетейке». Большую смелость проявил он, взявшись за раскрытие психологии партийного работника в фильме «В одном районе». Снял Шакен и такие значимые картины, как «Безбородый обманщик» («Алдар-Косе») и «Земля отцов». Ту и другую можно отнести к фильмам-размышлениям. Взять, скажем, его героя Алдара-Косе. В народном представлении это весельчак, острослов, который и соврет – недорого возьмет. Он рад во имя блага бедняка обвести вокруг пальца богатея, готов всегда заступиться за угнетенных и несчастных. Алдар кочует по степи со своей верной домброй и, пользуясь каждым удобным случаем, обличает в песенных импровизациях погрязших в пороках властителей. Все это есть в образе, созданном Аймановым (он сам сыграл своего героя). Но в то же время его Алдар много сложнее легендарного. В представлении Шакена эта фигура трагическая, и трагизм ее носит исторический характер. Алдар как бы воплощает все лучшие черты казахского народа, его нравственный идеал. Но формирует эти черты феодальная действительность, где борьба за человеческое в людях дается тяжелой ценой, иногда и ценой жизни. Именно о крайностях добра и зла, света и тени повествует драматургия фильма в целом и образа героя в частности. Что же касается фильма «Земля отцов», то в основе его лежит тема войны и принесенных ею утрат, тема Родины и верности ей. Сценарий представляет собой развернутое стихотворение Олжаса Сулейменова о горсти земли с могилы похороненного в России казахского солдата. Взявшись воплотить поэтическую идею в экранной форме, Шакен Айманов создает фильм-притчу, добиваясь кинематографическими средствами лаконизма и образной четкости в выражении мысли.
- Некоторых авторов, - вспоминает Олжас Омарович, - Шакен находил сам. В 1963 году он пригласил и меня. Он прочитал мое стихотворение «Земля отцов» и предложил по нему написать сценарий. Дело для меня было новым, но я согласился попробовать. Оказалось, стихи писать легче. Год работы, с десяток вариантов, множество обсуждений на «Казахфильме» и в Госкино СССР. Много, на мой взгляд, интересных сцен, вычеркнутых цензурой диалогов, часть из которых, впрочем, удалось отстоять Шакену. Эта первая практическая работа помогла мне пройти успешную школу сценариста, и я не только освоил технику написания кинолитературы, но узнал все тонкости политкухни «подготовки кинопродукта». Те писатели, что прошли через кино, отличались от своих коллег даже мировоззрением. Тогда, в шестидесятые, я возглавлял студийную сценарную коллегию, и мое становление шло в коллективе, душой которого были Шакен Айманов, Мажит Бегалин и Султан Ходжиков. Такую же школу кино прошли Бауржан Момышулы, Ильяс Есенберлин, Аким Тарази, Калихан Искаков, Саин Муратбеков и раньше всех нас Габит Мусрепов.
Страстно преданный сцене, Айманов тем не менее с головой ушел в кино. Двадцать лет пребывания в нем были отмечены участием в двадцати картинах в качестве актера, режиссера-постановщика и сценариста. Став в 1953 году художественным руководителем студии, а через десять лет возглавив созданный им Союз кинематографистов Казахстана, он делал все для становления и развития нашей кинематографии. Среди главных забот его было вовлечение в кинопроцесс как творческой интеллигенции, так и молодежи. Привечая молодых, он воспитывал их своим примером. Одним из тех, кто достойно представлял аймановскую актерскую школу, стал замечательный артист, он же актер и режиссер театра и кино Асанали Ашимов.
- До того, как попасть к Шакену Кенжетаевичу, - говорит Асанали, - я снялся в двух фильмах Ефима Ефимовича Арона – «Ботагоз» и «На диком бреге Иртыша». Тогда я вообще не понимал, что такое кино что значит создавать образ, как играть того или иного героя. Я приехал из аула, и что такое искусство, понятия не имел. Но зато я раз сто смотрел фильм «Амангельды», восхищался им и всегда молил бога, чтобы моего любимого героя не убивали. И вот в 1962 году Айманов пригласил меня на роль молодого секретаря райкома. Сам Шакен-ага с Евгением Яковлевичем Диордиевым - секретари старшего поколения - двое маститых. И среди них я. Было мне 24 года, и я страшно стеснялся их. Не знал, где встать, куда девать руки. Но как ни странно, именно это мое неумение, невероятную актерскую зажатость и положил Айманов в основу моего будущего образа. Я старался ни в чем ему не перечить, все больше прислушивался к нему, наблюдал. Таким образом, все его жизненные, экранные и сценические подходы, организация творческого пространства передавались мне вроде бы само собой. Потом были «Перекресток», «Песня зовет», и к «Концу атамана» я уже к нему привык. Более того, там он был у меня основным партнером. Каким образом? А вот таким. Когда снимают крупный план, ты должен произносить текст, обращенный к партнеру. Но партнера самого нет, ты просто один на один с объективом. Понимая, каково это артисту, Шакен-ага всякий раз вставал у камеры, и я наговаривал все, что полагалось, в общении с ним. Когда сыгранный кусок ему нравился, он четко, энергично командовал: «Стоп!» - значит «Снято!» А если шло замедленное, нарастяжку: «Сто-о-оп!», то начинай все заново. Ругать он никогда не ругал. В длинные объяснения не вдавался. «Сто-о-оп!» - и все понятно. По интонации. Интонационный был человек. Все умел сказать одним словом. Ну, а тем, как я сыграл в «Конце атамана», Шакен Кенжетаевич был доволен. Обычно он не рассыпался в похвалах, а тут после просмотра подошел ко мне. «Хорошо, - говорит, - балам, Чадьяров у тебя что надо». И результатом этого - в Москве разговор с Чухраем. Тот после премьеры в Доме кино предложил ему такого же плана материал. «Оказывается, - говорит, - ты умеешь снимать детективы. Может, возьмешься за следующий?». «Нет, Григорий, - отвечал он. - Я давно хочу снять эпопею «Абай», у меня уже и актер готов». Смотрит в мою сторону, и я понимаю, что речь идет обо мне. Однако свершиться этому было не суждено. Возвращаясь памятью к тем временам, я понимаю, как мне повезло, что я встретил Шакена Кенжетаевича именно тогда, в момент моего становления, от которого зависело все будущее. И хотя никогда специально ничему он меня не учил, он мой учитель. Все, что есть во мне хорошего, – от него.
«Конец атамана» был последним фильмом Шакена Айманова. Работа была удостоена Государственной премии Казахской ССР и явила собой зрелость мастерства создателя. Съемка этой картины знаменовала освоение нового жанра в казахском кино – жанра политического детектива. Опыт оказался удачным. Фильм смотрится с подлинным напряжением, он полон неожиданных поворотов, острых ситуаций. «Конец атамана» поднял казахскую художественную кинематографию на новую ступень профессионализма. И отрадно, что следующая двухсерийная картина «Транссибирский экспресс», поставленная учеником Айманова Эльдором Уразбаевым, была принята зрителем на «ура» и получила заслуженные награды.
Успешно сдав фильм «Конец атамана» в Госкино СССР, Шакен Кенжетаевич должен был отправиться за рубеж. Но случай подкараулил его. В Москве, на улице Горького его сбила машина, и доктора не могли поправить несчастье. О том, что привело к трагедии, рассказывает младший брат его ближайшего друга Шакена-ага и его единомышленника Мажита Бегалина – Касым Сапаргалиевич Бегалин.
- Папа наш – Сапаргали Бегалин – говорит он, - любил дядю Шакена как сына. Он все подшучивал над ним еще и потому, что знал его в Семипалатинске, когда тот учился в педагогическом училище. Именно тогда появилась первая наша интеллигенция - так называемые каратаяки. То есть, есть у такого товарища шляпа и тросточка - он уже интеллигент! Помнил он, как Шакен появился однажды в кумысхану, где собирались казахские певцы, и в этот раз ждали Амре Кашаубаева. А папа был тогда суфлером первого драматического театра, ставили они первые пьесы Ауэзова, и он знал все его вещи наизусть. Каныш Имантаевич Сатпаев в то время, оказывается, на домбре играл и пел. Отец дяди Шакена тоже был человек очень активный - участвовал в спортивных состязаниях, был в дружеских отношениях с Хаджи-Муканом. И вдруг дядя Шакен где-то в ноябре, когда морозы были уже приличные, появился в этом клубе-кумысхане. Был он в плаще и в галстуке. И когда он здоровался, у него галстук торчал. Ему говорят: «Ну, галстук-то ты хоть спрячь!». А он хоть и мерз, но зато держал форс. И когда папа рассказывал об этом, он очень восторгался дядей Шакеном. Это, говорил, было зрелище то еще - длинный, костлявый в ноябре, в Семипалатинске в плаще и при галстуке! Вот такой был дядя Шакен непредсказуемый.
Бывал дядя Шакен часто в Москве. Вспоминая об этом, друзья его говорят, что там он никогда один не ходил. Всегда был кто-то рядом с ним. Они много посещали тогда театров, музеев. Обычно он вышагивал уверенно, степенно, был раскован, но в то же время никогда не знал даже, в какой гостинице обитает. Не знал ни улиц, ни остановок, и в городском транспорте никогда не ездил. А друзья его все над ним подшучивали. Однажды, выходя из зала имени Чайковского с концерта, Мажит говорит им: «Давайте спрячемся, посмотрим, что будет Шакен делать». Шакен вышел, никого из своих не увидел, покрутился-покрутился и поднял руку таксисту. Какая-то заминка, и он сел в машину. Жил тогда Шакен в гостинице "Пекин", прямо напротив концертного зала. Группа шутников не торопясь перешла площадь Маяковского и видят - у входа в отель притормаживает машина, а из нее выходит Шакен. "Эй, - говорят они ему, - ты откуда?". "Из зала Чайковского". "А почему на такси?". "А как еще?". "Так здесь же рядом". "Как рядом? Мы минут пятнадцать ехали". "По Садовому?". "Ну да!". "Ох, ты и покатался! Зал Чайковского ведь вот он, перед нами!". "То-то шофер на меня как на ненормального все поглядывал!". "А он и сейчас стоит смотрит, как ты с нами объясняешься". Все расхохотались, а водитель сдал машину задним ходом и протягивает Шакену деньги. Мол, возьми, дядя, да в следующий раз знай, куда идти, а куда ехать! Во избежание подобных казусов кто-то из друзей всегда был рядом с ним. Но в какой-то момент, наверное, дяде Шакену надоело, что его все время кто-то сопровождает. Может, это и подвело его, когда по обыкновению он подъехал к Дому кино, где его ждали киношники, на такси, рассчитался и пошел через дорогу. В то время и движение было не столь большое, а вот нашлась же какая-то машина и наехала на него. Очень жаль. Очень. Ведь дядя Шакен был на самом взлете своего творчества. В "Конце атамана" был на уровне очень высоком, он достойно явил свое мастерство, и замыслов у него было много. Сколько бы еще он мог сделать!
Да, уход Шакена-ага – большая утрата для кино Казахстана и его искусства в целом. Замечательный актер и режиссер, он был в то же время выдающимся общественным деятелем. Многое из того, чего достигла казахская кинематография, связано с его именем. Он был художественным руководителем студии. При нем на «Казахфильме» работали сценарная и актерская мастерские, обучалась во ВГИКе подготовленная в них молодежь. Один из организаторов Союза кинематографистов Казахстана, он до конца жизни выполнял обязанности его Первого секретаря. Благодаря его энергии были построены Дом кино и первая очередь новой киностудии. Он входил в состав жюри всесоюзных и международных фестивалей, был в Комитете по присуждению Ленинских премий. Личность Шакена Айманова оставляла неизгладимое впечатление. В память о нем в 1984 году киностудии «Казахфильм» было присвоено имя Шакена Айманова, а в 2007 году Шакену-ага присвоен титул «Экран Шеберi».
* * *
Итак, Шакен. Шакен Айманов, актер театра и кино, режиссер, народный артист СССР. Имя это уже вбирает в себя отзвуки бронзы, и во все пять букв его каждый вносит свой живой смысл. Один слышит в нем неповторимый шакеновский смех, на ходу рожденную шутку, другому видятся многочисленные экранные и сценические образы, третий вспоминает время, проведенное с этим всегда неожиданным в проявлениях человеком. Слово тем, кто знал Шакена Кенжетаевича.
Гульфайрус Исмаилова, художник:
- Шакен Кенжетаевич всегда с интересом наблюдал за моими работами. После съемок «Кыз-Жибек», где я была главным художником, он предложил мне работу в четырехсерийном фильме «Абай». «Мне нужны очень скупые колориты, - сказал он. - Ты хоть и работаешь яркой палитрой, но знаю, сделаешь как надо.
Но не только мне предлагал Шакен-ага участвовать в своей будущей киноэпопее по роману Мухтара Ауэзова «Абай». Подобные приглашения получали от него десятки людей. Тут были художники и осветители, операторы и гримеры, конники и оружейники, бутафоры и мастера игры на домбре, именитые артисты и просто те, кто мог бы составить массовку в сценах перекочевок или степных празднеств. Дело находилось всем, и причащал к нему Шакен каждого загодя и вдохновенно. Практически не было на «Казахфильме» и в ближайшем его окружении человека, которого обошла бы эта грандиозная задумка. И если бы проект этот все-таки состоялся, то это была бы самая что ни на есть всенародная, всеказахстанская съемка века.
Желание объять всех и вся, вовлечь в свой круг, объединить одним общим интересом, сделать что-то всем миром, сообща… Именно оно было главной составной феномена по имени Шакен Айманов. Разве не по такому принципу был создан им первый казахский комедийный фильм «Наш милый доктор»? Не эта ли особенность неуемной натуры подвигла его на создание у нас в республике Союза кинематографистов? Не отсюда ли вечный шлейф сопровождавших повсюду его поэтов и драматургов, режиссеров и операторов, маэстро кисти и пера, артистов сцены и экрана? Не потому ли любил он участвовать в разных комиссиях и жюри, будь то кинофестиваль или Комитет по Ленинским премиям?
Играя в театре и кино, ставя спектакли и фильмы, придумывая сценарии и руководя киностудией, он, выполняя массу организационных и общественных дел, жил среди людей и для людей. Жил весело, озорно, изобретательно, с разного рода придумками и розыгрышами. Был самим собой, делал все в удовольствие себе и окружающим, не мыслил дня без своей профессии, до самозабвения любил шахматы и веселую компанию, фантазировал, хохмил, болел за «Кайрат», и весь мир у него ходил в друзьях.
Григорий Рошаль, режиссер театра и кино:
– С Шакеном меня связывает работа не только в кино, но и в театре. Он играл в спектакле, поставленном мною по нашей с Абдильдой Тажибаевым пьесе «Ковер Жомарта». Шакен Айманов был создан для театра и театрален в высоком смысле слова «от головы до пят». Он принадлежал к той удивительной плеяде актеров, которые наделены величайшей интуицией и любой образ выковывают в себе, как истину – художник. Границ постижения личности Шакена Айманова нет. Любую национальную форму, любой возраст, любой жанр он воспринимал как данность, с которой весело сразиться и весело одолеть. Это был актер радостного творчества и народного лицедейства. Он вносил личностное творческое мастерство свое в любой образ.
Я не могу говорить спокойно о Шакене, потому что его любил. Все в нем мне нравилось. Его русская речь и превосходная казахская речь, его жесты и на глазах происходящее преображение, его народность и подлинная влюбленность в свою родину, в удивительный, поэтичный, уходящий в древние степные туманы казахский эпос, в казахские сказки и легенды. Я имел счастье работать в Казахстане с истинными мастерами театрального искусства. И среди них блистал Шакен Айманов – аксакал раньше своих лет и руководитель по натуре Он был удивительным умельцем в решении больших мизансценных задач и в филигранной отработке деталей, характерных черточек, микронаходок, делающих образ живым. Для меня сделанный Шакеном при непосредственном участии Ауэзова образ Шарипа в нашем с Ефимом Ароном фильме «Песни Абая» был как бы ключом к трактовке всего реакционного, лживого, преступного, что восставало и глушило радость жизни. Итак, солнечный Петруччио, жестокий Аяз, бесчеловечный Шарип-убийца и… Шакен – чудо!
В Шакене-человеке меня больше всего трогала его детскость. Он радовался шутке, знал уйму рассказов, рассказиков, смешно изображал их героев, любил застолье, знал толк в беседе на пиру. Он был запрограммирован на долгие годы счастья. Его блестящая режиссерская работа в «Конце атамана», его «Джамбул», двукрылое чувство театра и кино – все это делает его непреходящим для живых и вечным в искусстве.
Шукур Бурханов, актер:
- Я знаю казахских актеров своего поколения, которые по своей специальности нигде не учились. В том числе и мы с Шакеном. На сцену нас привело время и неутомимая жажда раскрыть душу. И вместе с тем мы прошли поистине интернациональную школу, так как с нами вместе работали представители разных народов и поколений. Мы играли героев многих национальностей.
Шакен был ярким представителем плеяды «самородков». Я глубоко и надолго полюбил его как на сцене, так и в кино. Он хорош в фильме «Джамбул». Я по его желанию у нас на «Узбекфильме» озвучивал его роль на узбекский язык. Картина эта долго не сходила с экранов, и каждый в нашей республике знал имя Шакена Айманова. В свою очередь он озвучивал на казахский язык все мои кинороли. Мы были едины во многом - в общности судеб, в общности творческих принципов.
Бибигуль Тулегенова, певица:
Тогда, в начале пятидесятых годов я была студенткой и на вопрос Шакена-ага, чем живу, чем интересуюсь, отвечаю: «Ничего, занимаюсь. Скоро консерваторию заканчиваю». На что он: «Сейчас будет сниматься мой фильм, я сказал, чтобы обязательно пригласили тебя. Там эпизод небольшой, но очень яркий. И знаешь, именно для тебя». Это был фильм «Дочь степей». В нем я играла Карлыгаш, а Фарида Шарипова – врача Нуржамал. Мы с ней как бы подружки. Там я пела песню «Горлинка», когда мы с ней скачем на лошади. А потом снимали «Нашего милого доктора». Шакен задумывал его как музыкальный фильм, и в нем видел молодого тогда Ермека Серкебаева и меня вместе со всеми звездами казахского искусства. Тут тебе опера и балет, и, конечно казахский драматический театр. И когда сегодня смотришь то, что на экране, понимаешь, что это не столько лирическая музыкальная комедия, сколько исторический фильм, где навеки запечатлены такие потрясающие мастера нашей казахстанской сцены, как Калибек Куанышпаев, Курманбек Джандарбеков, Елюбай Умурзаков, Капан Бадыров, Серке Кожамкулов, Хадиша Букеева, Камал Кармысов, Шара Жиенкулова, Рашид и Муслим Абдуллины, Юрий Померанцев, Евгений Диордиев и другие. Да, кинодокумент этот дорогого стоит!
Лев Варшавский, сценарист:
Я встретил его, когда он был совсем молод и откровенно радовался своим первым успехам в искусстве. Блестяще складывались дела в театре, я прослеживал все его актерские и режиссерские работы, писал о них в рецензиях и театральных обзорах. Хорошо все пошло у него и в киностудии, где он поручил мне вести сценарную мастерскую. Потом он предложил мне же написать сценарий об Алдаре-Косе. Надо сказать, что сыграть этого персонажа было давнишней мечтой Шакена. Загоревшись такой идеей, он сам отбирал наиболее яркие эпизоды. Ему казалось непростительным упущением, что нет еще казахского фильма, чьим героем стал бы самый популярный в народе, «притча во языцех» Алдар. Неуемный, щедрый на шутку и красное словцо безбородый весельчак, знающий невзгоды, но не знающий уныния. Шакену хотелось как можно ярче показать на экране народного любимца, чье слово разило и спасало, уничтожало и миловало. В Алдаре он видел воплощение одаренности казахов. Это был герой, чьим оружием были не копье и булатный меч, а вложенная в уста мудрость.
Шакен приходил в наш тесный подвал старой гостиницы «Дом Советов», где после войны осталось жить еще множество работников театра и кино, художников и музыкантов, эвакуированных в свое время в Алма-Ату, и буквально с порога начинал разыгрывать сцены, эпизоды, фантазировать, проигрывать в лицах, имитировать. Это были подлинные представления на дому, театр одного актера! В его импровизациях наш Алдар обнаруживал сотни оттенков своего жизнелюбивого нрава. Шакен изображал его то веселым и язвительным, то задумчивым и озабоченным, то по-старчески рассудительным, то в виде ярмарочного комедианта.
Фильм проигрывался буквально на глазах. И, следуя за воображением исполнителя, я оказывался то в старой бедняцкой юрте, то в жилище шамана, то в мрачном укрытии мазара, куда забрался Алдар подстеречь недругов или соперников. На каждое такое представление собиралось много желающих, потому что не всякий день выпадает возможность видеть подобные зрелища. Шакен не смущался. Наоборот, публика вдохновляла его фантазию. Такой метод был очень плодотворен. Я писал Алдара как бы с натуры – казалось, характер героя-острослова, хитреца и благородного обманщика был присущ его будущему исполнителю. К каждому приходу Шакена я торопился дописать новый эпизод. Делал это тщательно, с прикидкой на его фактуру, интонации, манеры. Наконец в один прекрасный день сценарий был завершен, и начались съемки фильма «Безбородый обманщик», он же «Алдар-Косе».
Сахи Романов, художник:
- С Шакеном Аймановым меня связывала большая многолетняя дружба. Я любил его и как актера, и как режиссера, и как человека. Он очень хорошо знал народное творчество, поэзию, музыку, прикладное искусство. Шакен и сам был великолепным исполнителем, любил петь под домбру. А как он чувствовал народный характер, психологию людей! Мне трудно найти в этом смысле ему соперника. Помню, он всегда удивлялся, как это я, выросший в детском доме и проживший более двадцати лет в России, проявляю приличные познания в истории, обычаях и искусстве казахов? Подолгу рассматривал мои киноэскизы, придирчиво оценивал каждую деталь и, удовлетворенный, давал свое «добро». Конечно, мы расходились в чем-то с ним – как решить кадр, как построить мизансцену. Но взаимное чувство уважения заставляло вновь тянуться друг к другу. Буквально за несколько дней до своей трагической гибели он мне сказал: «Ну, Сахи, готовься к большой работе. Будем снимать «Абая»». Шакен мечтал воплотить на экране замечательную эпопею Мухтара Ауэзова, он внутренне был готов к ней и уже подбирал основной состав будущей съемочной группы. Но – увы! – сделать этого не смог. Нелепый случай оборвал эту красивую, творчески наполненную жизнь.
Я много раз рисовал Шакена Айманова - за шахматной доской (его любимое занятие), в работе на площадке, исподтишка в шумной компании. Но памятнее всего для меня стал сделанный в один сеанс его живописный портрет во время съемок фильма «У подножия Найзатас». Они велись на родине Шакена, в знаменитом Баян-ауле. Герой картины, которого играл он сам, произносил очень значимые предсмертные слова. Прощаясь с жизнью, он говорил о высоком назначении человека на земле, о смысле наших деяний. И, конечно же, Шакен вложил в этот монолог все самое важное, самое святое, самое свое. Именно в этот момент я и писал крупным планом на фоне величественного озера Торайгыр его лицо. Изрезанное морщинами, испещренное следами раздумий, жизненных радостей и невзгод, оно воспринималось как образ царящей вокруг жизни, часть родной природы. Прекрасная казахская земля и - ее талантливый сын! Сын, которым может гордиться свой народ. Теперь, по прошествии лет, мне кажется, что он, монолог этот, был как бы предзнаменованием шакеновской кончины.
Булат Мансуров, кинорежиссер:
- Шакен-ага прекрасно играл на домбре, у него был абсолютный музыкальный слух, он великолепно пел. Пел просто, очень хорошим баритональным голосом. Как поют драматические актеры, очень душевно. Он был одним из тех людей, кто открыл для меня казахскую народную музыку, благодаря которой я увлекся Аханом-серэ. И когда, уже после трагической смерти Айманова, мне предложили сделать на «Казахфильме» картину об Ахане-серэ - «Кулагер» по одноименной поэме Ильяса Джансугурова, я с радостью тут же ухватился за эту работу. Надо сказать, что именно в этот момент Чингиз Айтматов предложил мне снять по его повести фильм «Белый пароход». Но я ради «Кулагера» отдал сценарий моему товарищу Болоту Шамшиеву. В дальнейшем вели меня к этой музе Аскар Сулейменов, Нургиса Тлендиев, своим божественным голосом Бибигуль Тулегенова. Приглашал меня слушать кюи в исполнении классиков-домбристов Мажит Бегалин С ним же я был в гостях у Жусупбека Елебекова - лучшего исполнителя в традициях сочинений Биржана, Ахана, Амре, Естая. Вот с таким творческим багажом с благословения Шакена приступал я к созданию фильма «Кулагер».
Эльдор Уразбаев, кинорежиссер:
Он был прост в жизни, очень доступен, чужд капризов. Я знаю это не понаслышке, а по тому, что после того, как меня в 1967 году зачислили ассистентом режиссера на «Казахфильм», я попал к нему домой, и он оставил меня у себя жить. Так что в те поры я был постоянно рядом с ним и все видел воочию. Он любил горячий чай со сливками, сам его заваривал, ел простую еду, но беспармак готовил сам. У него был абсолютный слух, и пел он низким баритоном от сердца и души. Делал это так, что все буквально с первых звуков замирали. В его доме всегда было много людей, разных по профессии и должности, знаменитых и простых, задумчивых и веселых. Все эти ассамблеи сопровождались песнями, рассказами, шутками, розыгрышами. Играли в карты, шахматы, шашки, асыки – «21-й хан» - прямо на полу, на ковре-алаша или текемете. Иногда импровизировались целые спектакли, и это было то необходимое человеческое и творческое общение людей культуры, науки, искусства. Во всяком случае, мне, пришедшему в кино с математического факультета МГУ, это помогло быстро и непринужденно, не теряя своего собственного «я», адаптироваться в жизни кинематографа.
Юрий Саранцев, артист:
Шакен был прекрасный артист. И то, что он подсказывал нам во время съемок, особенно на картине «Конец атамана», было более чем профессионально. А играли у него прекрасные артисты: Виктор Авдюшко, Борис Иванов, Владислав Стржельчик, Владимир Гусев, Асанали Ашимов, Нурмухан Жантурин. И если кто-то из нас что-нибудь предлагал или импровизировал, он, как ребенок, радовался, хохотал, хлопал себя по бокам. Ему нравилось, что актер переживает за свою роль и вносит в нее что-то живое и характерное.
Очень запомнилось мне, как Шакен говорил, что каждый казах рождается на коне. Он сам хорошо владел верховой ездой. Когда я смотрел фильм «Джамбул», там был проход – конные скачки на ипподроме. И вдруг вижу – Шакен, будучи в гриме своего героя-аксакала, не выдержал, взлетел на коня и тоже помчался, поддерживая байгу, вслед за джигитами с призывным криком. Я был поражен – какая легкость, ловкость и уверенность в движениях! А ведь Шакену тогда было 36 лет. После того минуло 20 лет, и он пригласил меня на «Ангела в тюбетейке». На площадке в Баян-ауле показывал мне, как подходить к коню, садиться в седло и тут же вскакивал на него. А я говорю: «Шаке, это не про меня! Я боюсь лошадей». Он при этом долго и весело смеялся, опять восторженно бил себя по бедрам: кх-х, кх-хх, к-ххх!! Очень эмоционально. Но тогда ему шел уже шестой десяток лет.
Нуржуман Ихтимбаев, артист:
– Шакена-ага был для меня как бы вторым отцом, оставшись рано без которого, я тосковал по мужской ласке, да и отцовской строгости не видел. Никогда не забуду один его взгляд. В "Конце атамана" есть сцена, где моего героя расстреливают, и я падаю в яму. Снималось это под Алма-Атой в Аксае. Мы копали землю, готовя этот эпизод. Шакен-ага стоял передо мной и показывал, как все должно произойти. Как мне нужно подойти к яме, окинуть взглядом последний раз небо, степь, своего скакуна. Показывал он это абсолютно зеркально, так, что я в нем видел себя, и - молча, давая понять: вот так играй, душой играй! Показал и отошел. То есть, сам пережил и отошел. И вот: «Камера! Мотор! Начали!», и я стал творить эту сцену. В последний раз осмотрел все вокруг, мысленно попрощался с небом, степью, конем, подошел к краю ямы. А там два с половиной метра глубины. Стою на краю и буквально на мгновение – падать туда или не падать? Там ведь камни, можно удариться. Притормозился малость и в то же время чую: кто-то смотрит на меня – как я дальше себя поведу? Глаза поднял, а это Шакен-ага. Наблюдает – джигит или не джигит тот, кого он удостаивает своим отеческим вниманием? Увидев это, я как бы пришел в себя, незаметно дал понять, что все в порядке, и тут же со звуком выстрела грохнулся в яму. Что меня сохранило в тот момент, до сих пор не знаю - без единой царапины обошлось. А ведь упал я, как есть, без страховки и оберега. Лежу - пыль, не видно ничего. И вдруг рядом Шакен-ага и его огромная спасительная рука. И когда он вытащил меня оттуда, было ощущение, что он вернул меня с того света. Выбравшись со мной наверх, он обнял меня и говорит: «Все! Один дубль, и хватит! Съемка закончена». А потом всем, кто был на площадке: «Эй, вы давайте езжайте, а мы с Нуржуманом пройдемся пешком». Понимал, что мне надо прийти в себя. Считай, сорок лет прошло с того момента, а я до сих пор помню тот его строгий и испытующий взгляд, отцовское объятие и наше возвращение с места съемки.
Асанали Ашимов, артист:
Если говорить об увлечениях и пристрастиях Шакена-ага, то это в первую очередь шахматы. В шахматы он играл везде. На съемочной площадке обязательно найдет партнера. Сидит, играет, пока готовят все для съемки. Директор картин Лелюх волнуется: «Брось играть, солнце уходит, не успеем снять». Играет. Потому что знает, чувствует, как идет подготовка. Потом вдруг: «Давай, съемка!», и точно попадает в тот момент, когда все готово. Многомерность такая – он все видит. Жизнь, движение вокруг, солнце, погоду, настроение людей. Спокойный, уравновешенный. Потом: «Все, давай!». Две минуты, и: «Эпизод снят, готовьте следующий!».
В шахматах он, видимо, находил особое наслаждение. Я сам тоже играю в них и понимаю его – они много дают творческому человеку. Это мизансцены, психология, философия, бой двух королевств, драматургия. Есть там пешки-солдаты, пушки, конная армия, офицеры, король, королева. Королева ходячая – многоходовая, как всегда, женщина. А король спокойный – один шаг всего делает. Слово сказано – и все! А там драка, защита, нападение - в основном пешки. Как ходить, куда поставить? Если правильно все расставить, будет удача. Всю эту премудрость и науку он вбирает в себя. Потом идет снимать очередной эпизод. Вся жизнь как бы сфокусирована в этих комбинациях.
Он не был просто заядлым и сверхазартным игроком. Шахматы интересовали его с точки зрения радости процесса борьбы и обязательного выигрыша. Признавал он только победу, проигрыша не терпел. «Ну, если бы я Смыслову проиграл, если Талю – это еще допустимо, - рассуждал он, - но проиграть Серкебаеву или там Берковичу, Ашрапову, Ашимову – такое вообще непростительно!».
Рассказчик был замечательный. Он суть выбирал и все фокусировал. Драматургически выстраивал. Так же обходился и со сценариями – все лишнее выкидывал. А что снимал, то попутно на площадке переделывал. Точный текст давал. Как режиссер разминал материал и подминал под себя. Некоторые делают раскадровку в рисунках, а у него она была в голове. Текст он запоминал с первого прочтения, память была феноменальная, потом все шло органически и произносилось как надо. И никогда я не слышат от него оскорбляющих слов в чей-либо адрес. Юмором отделывался всегда.
Юрий Померанцев, артист:
Как человек он был очень доступен и настолько обаятелен, что вокруг него всегда образовывалась компания людей, которые влюбленно смотрели на него. Ну, и, конечно, эта знаменитая страсть его к шахматам в просветах между съемками! Вот один эпизод. Дело было в экспедиции на съемках фильма «Земля отцов» в Кентау. Был большой перерыв, и мы пошли в местный магазин «Культтовары». Выбор товаров в нем был скудный, но зато были шахматы! Пройти мимо них Шакен, понятное дело, не мог и, купив их, говорит: «Юрочка, сейчас мы проведем с тобой турнир века. Мы сыграем восемь партий, и тому, кто одержит большее число побед, достанется вот эта большая коробка с шахматами».
Я играю очень плохо, можно сказать, никак, но - внимательно. Шакен играет здорово. Таким образом, прошло семь партий, и всякий раз он меня моментально обставлял. А на последней его кто-то отвлек, а, может, просто ему стало скучно, он подставил фигуру, и я выиграл. Шакен радуется, громко меня поздравляет. Но одна случайная победа – не есть повод для триумфа. И тогда Шакен говорит: «Ладно, мы изменим условия!». Взял коробку и пишет: «Дорогому Юрочке за то, что он совершил героический подвиг и выиграл из восьми партий одну. Шакен Айманов».
Когда известный коллекционер киношных раритетов Ментай Утепбергенов собирал материал для музея Шакена, я отдал ему эту доску с шахматами. Хранил я ее более сорока лет.
Евгений Попов, артист:
Он никому ничего особенно не навязывал. В первую очередь, ведь он актер, потом уж режиссер. И как актер он какой-нибудь пустячок так покажет, что невольно чувствуешь всю тщетность своих потуг. Как же это, мол, я сам до такого не додумался, даже обидно. Так он ярко и изобретательно все сделает. И это как толчок. А как оттолкнулся, так и иди. Потом всегда какая-то особенная атмосфера существовала у него на площадке, будто мы все равны. Именно так, хотя я-то понимал, что есть он, режиссер, уважаемый всеми директор картины Лелюх, есть большой мастер-оператор Беркович, с которым они много и плодотворно работали. Амикошонства, панибратства типа «Ну, что, брат Толстой, все еще пишешь?» между нами не было. Просто была одна семья. Взять, скажем, первый игровой фильм на тему целины «Мы здесь живем». В перерывах между съемками мы могли с ним запросто играть в шахматы, в какие-то другие игры или устроить вдруг импровизированный оркестр. Айманов обожал все эти вещи, он отлично играл на мандолине, гитаре, домбре. Бывало, берем – я гитару, он домбру и что-то поем, сочиняя на ходу что-нибудь смешное. И никто не унывал, хотя в тот 1956-й год в Кокчетавской области, где работала наша киногруппа, март стоял холодным и неуютным, и съемки были не из легких. А уж когда возникал дуэт Айманов – Беркович, изобретательству и шуткам не было конца.
И еще у Шакена Кенжетаевича бала одна особенность. Он не очень увлекался «варягами», то есть приглашенными артистами. Чаще старался обойтись собственными силами, из местных. Но это не мешало его общительному нраву, дружбе, скажем, с москвичами. В его гостеприимном доме в те поры не выводились люди. Как-то на встрече со зрителями меня спросили, есть ли сегодня богема в мире искусства? Так вот у Айманова была богема. Но какая! Потрясающе интересная. Тут можно было встретить самых разных, как правило, талантливых людей. Например, Николая Рыбникова, Аллу Ларионову, которые с огромным уважением относились к Шакену Кенжетаевичу как к человеку, личности, актеру. Мне часто приходилось присутствовать при этом, и я счастлив, что «варился» там.
Бенсион Кимягаров, кинорежиссер:
- Сколько я помню Шакена Айманова, с ним всегда была его домбра. Встречались мы на фестивалях или съездах, на пленумах или в период сдачи фильмов, было ли это в Москве или Ленинграде, в его родной Алма-Ате или у нас в Душанбе, в Париже или Нью-Йорке, домбра была его постоянным спутником. Впрочем, мне всегда казалось, что его голос, очень выразительный, богатый оттенками, не нуждается в аккомпанементе. Домбра служила ему камертоном. Надо было видеть, как артистично взлетала его рука над струнами, когда он пел - а он любил петь - или когда читал стихи – а он мог читать их ночами напролет. И как неторопливо, почти машинально поигрывал струнами, погружаясь в раздумье. Домбра помогала ему быть самим собой. Говорят, в его роду был акын. Может быть, именно это помогло Шакену создать образ, который стал поворотным в его биографии и биографии казахского киноискусства, образ Джамбула – мудреца, гражданина, поэта.
Мне посчастливилось слушать многих народных акынов. Незадолго до просмотра этого фильма я был в гостях у самого Джамбула, тем труднее вроде бы было принять образ, созданный актером, но и тем радостней оказалось узнавание. Да, это был Джамбул по сути своей, по духу – народный акын, певец своей страны. Сколько искренности понадобилось Айманову, сколько внутренней прозорливости, чтобы сыграть великого поэта! А ведь он в этом фильме работал очень-очень скупыми выразительными средствами.
Лицо и руки – это всегда было у него самым характерным. Когда-то иконописцы писали руки и лицо только после того, как набрасывали фон и фигуру. Так и Шакен Айманов строил свои образы, будь то эпизод в «Амангельды» или главная роль в «Джамбуле».
Каукен Кенжетаев, певец, брат Шакена Айманова
Я горжусь тем, что мне пришлось внести свою лепту в этапный для нашего кинематографа фильм Бегалина «Песня о Машук». Мажит поручил мне в нем эпизодическую роль отца героини. Я отнесся к ней с огромной ответственностью – это были эпизоды мирной жизни, которые в сложной стилистике фильма несли символическую функцию. Здесь не требовалось каких-либо необычных перевоплощений, нужна была естественность и простота жизнеощущения. Эмоциональную нагрузку Мажит переложил на музыкальный ряд. Он решил дать в моем исполнении старинную народную песню «Жыйырма бес», к которой отец Мажита - Сапаргали, он же замечательный мастер литературного слова написал новый блистательный текст. И вот мы сидим в зале перезаписи, где я, аккомпанируя себе на домбре, с удовольствием пою эту песню. Мне, профессиональному певцу, как говориться, тут и карты в руки. Вдруг стук в дверь. Шакен Айманов. «Эй, чем вы тут занимаетесь?» Мажит объясняет, что вот, мол, хотим записать для эпизода прекрасную вещь – там, на войне, вдали от родины, она сопровождает каждый шаг Маншук, связывая ее со своей землей, с детством. «Э-э, – говорит Шакен, – это моя любимая песня. Неужели вы запишете ее без меня?». Мне пришлось уступить домбру Шакену. Пройдясь по струнам, он стал тихо напевать, и столько в его голосе было истинного чувства, что мы безоговорочно решили оставить в фильме именно его исполнение.
Камал Смаилов - на время кончины Айманова первый зам. председателя Госкино КазССР и он же директор «Казахфильма»:
Когда Шакен в Москве попал под машину, его увезли в больницу Склифосовского. Через некоторое время он там скончался. Тогда же в три часа ночи звонит мне мать Мажита Бегалина и говорит: «Камал, мы потеряли Шакена» – «Как?» – «Да, вот такое и такое случилось». Утром мы вчетвером – Каукен Кенжетаев, Асанали Ашимов, сын Шакена - Мурат и я полетели в Москву, чтобы привезти его тело. Из аэропорта проехали сразу в Поспредство Казахстана. Там встретились с Кунаевым, которого, оказывается, две недели назад Шакен, будучи в Москве, провожал в Уругвай на съезд компартии этой страны. Димаш Ахмедович возглавлял тогда делегацию КПСС. Теперь он вернулся и, встретившись с нами, сокрушался о случившемся: «Как же так! Он ведь был мне лучшим другом, очень близким другом. Мы с ним не расставались тридцать лет. Но он не только мне друг, он замечательный деятель искусства, большой и светлый и бесконечно талантливый человек. Впрочем, что теперь поделаешь? Я позвонил в Алма-Ату, сказал, чтобы тело его вынесли из оперного театра и похоронили со всеми почестями. Это самый достойный человек». Потом он вынул из стола какую-то упакованную в целлофан вещичку: «Вот, - говорит, - когда Шакен провожал меня, я спросил, что привезти ему из Уругвая? Он сказал: «Димеке, я собираю зажигалки, и буду рад, если вы пополните мою коллекцию». Пожелание его я выполнил, но куда теперь девать мой подарок?». «Наверное, отдать киностудии, - подумав, предложили мы. – Точнее, в шакеновский кабинет, который полон такого рода сувенирами. Со временем, возможно, в память о Шакене Кенжетаевиче мы превратим его в музей». Димаш Ахмедович передал нам эту зажигалку, и она действительно вошла в число аймановских раритетов. Увлекающийся человек, Шакен-ага любил коллекционировать необычные вещи, и все они, в общем-то, стали достоянием созданного-таки нами его именного музея. То были любовно собранные им авторучки, карандаши, ножи, музыкальные инструменты, самых невероятных конструкций зажигалки и, конечно, щахматы. От многочисленных поездок, фестивалей и встреч с кинодеятелями разных стран остались фотографии, книги, журналы, проспекты с автографами, красочно оформленные путеводители, сувенирные значки. А грамота спортивного общества «Буревестник» заставляла вспомнить нас о победе «выдающегося шахматного любителя» в командном первенстве творческих работников Алма-Аты 1956 года. На почетном месте была домбра. На ней он очень любил играть, исполняя народные песни, известные романсы и даже арии.
* * *
Режиссер театра и кино, деятель культурного фронта широкозахватного масштаба, продолжатель певческих традиций акынов и жырши, потрясающей силы артист-лицедей, душа-человек, мастер на розыгрыши, остроумные шутки и устные рассказы, любитель юмористических приправ в любое время года, в любое время дня и ночи… Словом, сам Алдар-Косе в живом воплощении – вот что такое был Шакен Айманов. Память о нем живет в его фильмах и тех ролях, которые запечатлены в фотографиях и на кинопленке. А казахское кино, которому он посвятил значительную часть своей жизни, с каждым годом набирает силу. Что ж, как сказал бы Шакен Кенжетаевич, - «В добрый путь!».
2011 год.
|