 02 Февраль 2007
Игорь Гонопольский –
режиссер-документалист. Окончил факультет журналистики КазГУ им. С. М.
Кирова, режиссерский факультет Ленинградского института театра, музыки и
кино. Им сняты документальные фильмы «Сцены у фонтана», «Это я вышел на
улицу», «Се ля ви», «Чистота света», «Отражения», «Эйзенштейн в
Алма¬Ате, 1941-1944», «Полюбите моего Баурджана», «Гуля и Женя», «Память
сердца», «Сны пантеонов Мангыстау», «Последний принц степи» и другие.
Художественный руководитель продюсерского центра «I. G. Company»,
академик Евразийской академии телевидения, лауреат международных
кинофестивалей в Мюнхене, Сан-Себастьяне, Локарно, Берлине, Праге,
Москве, Санкт-Петербурге, Алматы, Сингапуре и т. д. , снял 60
документальных картин, а если с сериалами, то более трехсот. В начале
нынешнего года удостоен звания «Заслуженный деятель республики
Казахстан». Сегодня Игорь Марксович – наш гость.
Игорь Гонопольский –
режиссер-документалист. Окончил факультет журналистики КазГУ им. С. М.
Кирова, режиссерский факультет Ленинградского института театра, музыки и
кино. Им сняты документальные фильмы «Сцены у фонтана», «Это я вышел на
улицу», «Се ля ви», «Чистота света», «Отражения», «Эйзенштейн в
Алма¬Ате, 1941-1944», «Полюбите моего Баурджана», «Гуля и Женя», «Память
сердца», «Сны пантеонов Мангыстау», «Последний принц степи» и другие.
Художественный руководитель продюсерского центра «I. G. Company»,
академик Евразийской академии телевидения, лауреат международных
кинофестивалей в Мюнхене, Сан-Себастьяне, Локарно, Берлине, Праге,
Москве, Санкт-Петербурге, Алматы, Сингапуре и т. д. , снял 60
документальных картин, а если с сериалами, то более трехсот. В начале
нынешнего года удостоен звания «Заслуженный деятель республики
Казахстан». Сегодня Игорь Марксович – наш гость.
– Все твои фильмы – о людях, которые были интересны тебе…
– Они о людях, которые, я думаю, интересны многим. В числе их писатель Юрий Домбровский и деятель театра и кино Шакен Айманов, оперная певица Роза Джаманова и знаменитый хирург Камал Ормантаев, художники Евгений Сидоркин и его жена Гульфайрус Исмаилова и многие другие. Эдакая телевизионная версия «ЖЗЛ», которая создается нашей продюсерской компанией «I. G. Company». Но не только портреты людей, есть у меня и портрет страны. К 10-летию независимости Казахстана образовался документальный сериал «История будущего». Мы выпустили 11 серий, каждая из которых посвящена отдельному году пройденного республикой пути.
Все это документальное кино, которым я занимаюсь без устали и с удовольствием. С помощью него я могу сказать все, что хочу, настроить зрителя на любой регистр. Для меня оно – не просто отпечаток момента, а инструмент для осмысления происходящего. Возможность проникнуть в суть. Поэтому даже самый «репортажный» из моих фильмов «Сцены у фонтана» мы с автором сценария Леонидом Гуревичем выстраивали не в виде хроники экстремального момента, а как возможность пронаблюдать прямо на месте события и показать как бы изнутри, что именно двигает людьми, сознательно идущими на риск.
– Думаю, что именно встреча с Леонидом Абрамовичем Гуревичем была тем счастливым случаем, который поменял твой взгляд на мир и на кино.
– Зная его, ты, конечно, не удивишься, если я скажу, что долгое время искал способ сделать что¬то вместе с ним. Однако просто прийти с какой¬то мелкой темой не мог. Мне всегда хотелось предложить что¬то значимое, чтобы – по Карнеги – человеку было интересно со мной, а не мне с ним. Я ждал достойного повода, и он нашелся. К тому времени я, выпускник журфака КазГУ и режиссерского отделения Ленинградского института театра, музыки и кино, потерпевший неудачу (ни одного движения не дали сделать самому) с игровым дебютом на «Казахфильме», переключился на заказные и научно-популярные фильмы. «Будешь работать для денег», – определил я сам для себя и нашел замечательного заказчика в лице Миннефтегазпрома СССР. Делал я учебные и научно-популярные фильмы, снимал полнометражную картину «Голубое золото Страны Советов» о газодобывающей промышленности в Советском Союзе. Объездил всю страну вдоль и поперек, вплоть до Северного полюса, где тогда бурили шельфы. И вот там, в этом ведомстве, замминистра рассказал мне как¬то о том, что у нас, в системе нефтегазовой промышленности, существуют так называемые фонтанщики – люди, которые занимаются ликвидацией аварий на нефте– и газопромыслах. И хотя они каждый день рискуют своей жизнью, за них практически никто не отвечает, поскольку у них нет своего профсоюза. С этой темой я пришел к Гуревичу, он сказал: «Да, это мне интересно!» У меня была в заначке банка пленки, и мы, взяв нашего героя, в знаменитом московском саду «Эрмитаж» провели с ним интервью. Ну интервью как интервью. А что делать с ним дальше, я не представлял. «Пусть это будут «Сцены у фонтана», – сымпровизировал Гуревич, и это сразу прояснило будущую форму, содержание и драматургию. То должен был быть фильм о героизме людей экстремальной профессии. Он написал заявку, и я отправился на «Казахфильм». «Тема прекрасная, заявка замечательная, – сказали мне мои начальники, но дело в том, что у нас в республике аварий не бывает. Бывает лишь профилактика, на которой можно сделать учебный фильм. Но это не документальное кино». И все. И под сукно. И не было бы счастья, да несчастье помогло. В 1985 году авария таки случилась. На Тенгизском месторождении бурили глубокую скважину, добурились до «джина», вырвалась нефть, начался большой пожар, и целый год его не могли задавить. Высота пламени – 200 метров, температура – полторы тысячи градусов, а песка вокруг фонтана – около трехсот. Стихия огня неимоверной мощности. Дальше надо было снимать этих самых фонтанщиков в действии. И это была первая у нас работа с Гуревичем, где он был сценаристом, а я начался как режиссер документального кино.
– О, я хорошо помню премьеру этого фильма в нашем Доме кино! Пожар. Бушующая стихия огня – такое чувство, что ты находишься в самом пекле. Боязнь за каждого живого человека. И боязнь, увы, не беспричинная.
– Да, один человек – Володя Бондаренко – так¬таки погиб на наших глазах. Мы как будто оказались на войне. На войне человека со стихией, которую он сам вызвал. Потом уже ребята говорят – давай дадим эти кадры гибели! Я говорю – нет, кино есть кино, и на экране не должно быть физиологии. Для нас куда важнее осмысление происшедшего. И мы взяли запечатленные операторами Сережей Суховым и Булатом Нусимбековым самые «горячие» моменты, к ним подсняли солнце сквозь жуткую пелену идущего от пожара дыма и другие панорамные планы и, совместив их с кадрами самого Бондаренко, получили эпизод, который лег в фильм как минута молчания в память о погибшем. Нам казалось, что наступившая вдруг тишина среди шума и гула фонтанного пламени вызовет у зрителей то самое чувство скорби, которым сопровождается утрата очень близкого тебе, достойного человека. По¬моему, это нам удалось. Во время одного из фестивалей зал даже встал. Вообще же картина демонстрировалась на нескольких престижных кинофорумах, и одну копию взяла себе в фонд Американская академия киноискусства.
– Замечательный, а главное, продуктивный сложился тандем: учитель – ученик.
– Гуревич – не мой учитель непосредственно, но я считаю его таковым. И пока он был жив, я работал с ним. Несмотря на разницу лет, мы дружили. Бывая в Москве, я всегда останавливался у него. В свое время я на «Казахтелефильме» сделал дипломную работу «Теплые камни осени». Это был забавный мультик, придуманный художником Володей Безелюком и снятый кинооператором Геной Лазаревским. Необычность его заключалась в том, что там оживали милые и симпатичные камушки из разряда обыкновенной гальки. Они чудили, баловались, развлекали публику, и это было то, чего практически до нас никто в мультипликации не делал. Но нам не дали распахать этот плацдарм, посчитав наш эксперимент посягательством на соцреализм. А Гуревичу мультяшка понравилась. Она попалась ему на глаза на каком¬то из семинаров, после чего он нашел меня, поздравил, и мы задружили. Он для меня – целая эпоха.
А следующий поворот в моей жизни случился в 1989 году – я уволился с «Казахфильма». Не вынес ни идеологического, ни административного пресса, когда надо подстраиваться то под постановление правительства, то под мнение начальника или вышестоящего чиновника. Я решил податься в свободные художники, хотя остаться без госслужбы и зависнуть без зарплаты боялся безумно. Как, на что жить, откуда брать средства? И судьба откликнулась на зов моей души. Она привела меня в так называемый «Квантор-Фонд», чей руководитель, сам творческий человек Феликс Крутик дал деньги, на которые я сделал очень дорогие для меня и по сей день картины – «Это я вышел на улицу», «День первый» и «Се ля ви» («Петушачья жизнь»).
– Первый из этих фильмов – необычный, с элементом мистификации, на эффекте присутствия героя построенный экстравагантно¬фантазийный фильм о «последнем авангардисте первого призыва», «Гении I ранга Земли, Вселенной и ее окрестностей» Сергее Калмыкове…
– Личность этого чудаковатого художника, легенды алматинских улиц интересовала всех, кто с ним встречался хотя бы однажды. Повезло с этим и мне. Но когда после его смерти я увидел его изумительные, утонченно¬экзотические рисунки, живописные работы, прочел отдельные страницы дневников, то навсегда влюбился в него. И, конечно, когда все заговорили о 100-летии Калмыкова – а именно к этой дате снималась картина, я уже был готов к осмыслению его художнической природы.
– Лента имела невероятный успех у алматинской публики и была признана на многих кинофестивалях. А рядом с повествованием о «великом, наивном и совершенном» Калмыкове – удивительный, без единого живого существа, без единого слова идущий фильм «День первый». Все в нем только на шумах и музыке, на эмоционально снятых и вмонтированных во всю эту звуковую фантасмагорию кадрах.
– Это фильм о станции Дружба, что на границе СССР с Китаем, – через четверть века после событий на Даманском. Тогда, перед их началом, город этот в 50 тысяч жителей целиком выселили оттуда, и он опустел, казалось бы, навсегда. Мы же сняли его месяцев за шесть до того, как туда пришли китайцы и начали наводить порядок. То был 1990 год, пик развала нашей страны, которая сама во многом напоминала этот мертвый город.
– Потому, наверное, здесь что ни кадр, то образ. Заросшее бурьяном железнодорожное полотно, по которому еще не так давно – и мы слышим это – катились вагонные составы. Гонимое ветром и спотыкающееся на развороченных стыках рельс перекати-поле. Пустые глазницы брошенных домов. Жуткое, как отпевание покойника, завывание ветра. Печь, которая не топится, ставни, забывшие, как им закрываться. Во всем – разрушение, страшное дыхание смерти и в конечном счете – тупик. Как после нейтронной бомбы, когда все живое убито.
– Да, сюры там были те еще. Все они взяты из реальности. Но это не «чернуха», не обличение, а разговор по существу. Мне хотелось, чтобы все это прозвучало как реквием, как элегическое упреждение опасности утраты того живого и разумного, что может быть сметено опустошающими ветрами времени. И не зря в названии фильма стоят слова «День первый». Помните, как в Библии: «И отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днем, а тьму – ночью. И был вечер, и было утро». Утро, когда нет еще ничего живого, и так хочется, чтобы оно, это первое утро, стало началом дня. Дня доброго и созидательного… Сейчас Дружба – наш крупнейший таможенный пункт.
– Третий же фильм из этого цикла – «Се ля ви», или «Сцены из петушачьей жизни» – напрочь другой, чем эти два. Он забавен и фантастичен. Там шекспировские страсти, своя глубокая философия, выведенная для потомков мораль.
Мораль, пришедшая едва ли не из анекдота. Поясню для читателей. Петух-боец, увидев, как легко и просто жить обычному петуху, перестает нормально драться на смертельных ристалищах. А его собрату из курятника не дает покоя слава всеми признанного, пребывающего в неге и холе короля сражений, и он, желая быть таким же орлом, перестает топтать кур. Тот и другой забывают о своем призвании и назначении, и, поскольку становятся бесполезными, оба идут под нож. Такая экранная притча о месте каждого из нас в этой многотрудной и, конечно же, бренной жизни.
– Твои фильмы всегда несут на себе печать времен, их аромат…
– Да, время это было довольно любопытное, но, к сожалению, длилось оно не долго. Потом кино рухнуло вообще. Проката нет, никому ничего не нужно. Тогда же у меня случилось большое горе – умерла жена. Все пошло вкривь и вкось, я решил, что с кино надо завязывать, и ушел в бизнес. Семь лет находился в другой системе координат, занимался совсем чужим для меня делом. И вот на каком¬то из поворотов жизни мы встретились с Жанной. Познакомились, сблизились и дальше были уже вместе. Жанна стала моим коммерческим директором и, главное, тем самым человеком, который нужен по жизни: любимая жена, помощница, единомышленница, администратор, вдохновитель, преданный друг, правая и левая рука одновременно. Лучшего партнера желать нельзя. К кино до этого она отношения не имела, но человек она творческий, способна постоянно учиться и находить какие¬то нужные ходы. Я в шутку говорю: «У тебя уже десятилетний мастер-класс».
– То есть благодаря ей жизнь твоя начала выстраиваться.
– Можно сказать, что так.
– Ну а мы с тобой, как ты уже, наверное, почувствовал, сейчас сидим и прослеживаем ход ее. Ты ведь то же самое делаешь со своими героями, а тут линия твоей судьбы. Кинорежиссера Игоря Гонопольского, который волею обстоятельств стал деловым человеком.
– Да, было и такое. Пришлось поработать в банковской сфере, в рекламе. Тогда по условиям контракта не имел права делать что¬либо на стороне. Поэтому, чтобы снять первую картину об Ауэзове к столетию писателя – «Сестра моя жизнь», я взял отпуск и участвовал в ней подпольно. Пока шла эта работа, государство начало вновь выделять деньги на кино. Появился Независимый продюсерский центр, меня туда позвали, и я почувствовал, что смогу что¬то снять. Но что? С этим вопросом прилетел я в очередной раз к Гуревичу в Москву. И вдруг он говорит: « В следующем году отмечается столетие Эйзенштейна. Конечно, про него все известно, все снято и написано. А вот про алматинский период, когда создавался его знаменитый «Иван Грозный», не обмолвился еще никто. Так почему бы нам не сделать фильм про это?» Ура! Вот так, на кухне у Абрамыча, за очередной рюмкой родилась будущая картина «Эйзенштейн в Алма¬Ате, 1941-1944». Как и фильм об Ауэзове, она стала этапной в моей жизни.
– Тем самым ты снова пришел на киностудию?
– Причем с легкостью. Ведь тогда, в 89-м году, я уходил из нее измочаленным. Боялся, что опять что¬то не то сниму, не сделаю того, чего от меня ждут. Но после «Сцен у фонтана» я понял, что все¬таки что¬то могу, вижу, умею, понимаю. Да и последующие документальные работы отмечались на фестивалях. Меня знали, со мной разговаривали, и это придавало уверенности. А уж когда я из банка пришел в кино, то уже не боялся. Куда это делось, не знаю. Я был уже взросленьким, со своими понятиями, правилами, представлениями. У меня была своя студия и ощущение внутренней свободы.
– У тебя много пришедших из жизни на экран героев. Ты всех их любишь?
– А как же! Иначе ничего не получается. Они все мне дороги – и замечательный писатель-натуралист Максим Зверев, и мастер слова, летописец Алматы, в прошлом отважный панфиловец Дмитрий Снегин, с участием которого я сделал не один фильм, и чета художников – Евгений Сидоркин и Гульфайрус Исмаилова, и легендарный Баурджан Момыш-улы, и один из первых финансистов независимого Казахстана Ержан Татишев, о котором я снял триптих «Память сердца». Я не могу не любить их. Представьте Алибека Днишева. Певец от Бога, что и говорить! И вот мы монтируем о нем фильм. Я умираю, когда слышу его голос. А монтаж – что? Это остановки, разрезание и склеивание, перекручивание пленки туда-сюда. Вместо арии или романса получается какая-то мешанина. Это страшно раздражает, и мне все время хочется сказать моему монтажеру: «Да останови же ты, наконец! Дай дослушать до конца!» Но все время дослушивать – какая будет работа?
– У каждой картины своя история?
– Да, длинные шлейфы – смешные, грустные и интересные. Разные. Иногда очень серьезные. Так было с теми же «Сценами у фонтана». Сняв картину на «Казахфильме», я повез ее тогда, в 86-м году, сдавать в Москву. А тут авария на Чернобыле, и, естественно, наш фонтан поблек рядом с этой небывалой катастрофой. У нас, как вы знаете, погиб только Володя Бондаренко, а там! И поэтому про наше кино моментально все забыли. А когда началась перестройка, пошли совсем другие дела. И мы с Гуревичем предложили сделать фильм «Послесловие» – как бы к «Сценам у фонтана». Фильм о самых болевых проблемах того момента, когда нищета и безработица тенгизских жителей особенно проступали на фоне выстроенных для иностранных специалистов благоухоженных поселков, когда никому не было дела до загрязнения степи и гибели природы, когда беспомощность здешних властей натыкалась на равнодушие чиновников. Мы сняли восстание в Кульсарах, сняли развод драки местной молодежи с вахтовиками, потом собрали тех и других, а также ОМОН, представителей властей и устроили брифинг. Чем вас не устраивают эти приезжающие на работу люди, почему вы на них нападаете? Тут же, вживую, снимаем также партактив, и все вместе складывается в серьезный проблемный фильм.
– Да, картина эта, как, кстати, снятый потом фильм про Ивана Никитовича Худенко «Игра вне правил, или Эксперимент в Акчи» высокопублицистична. Не менее остра и поднятая тобой тема репрессий. Видать, Гуревич научил тебя бесстрашию?
– Он многому меня научил. А главное – смотреть на мир чуть дальше собственного носа.
– Полтора года назад в Русском театре драмы имени Лермонтова ты поставил спектакль «Ищу партнера для нечастых встреч» по пьесе кино– и театрального драматурга Рустама Ибрагимбекова. Мне кажется, что это очень хорошая, высокопрофессиональная режиссерская работа. Не думаешь ли ты и впредь заняться сценой?
– Если будет такая возможность – конечно. Естественно, параллельно с кино. Это в советское время все делили: режиссер театра – режиссер кино. Режиссер кино – это не режиссер телевидения. Прости за пример, но тот же Бергман или Антониони – они сегодня снимали кино, завтра ставили оперу в театре, послезавтра делали экранизацию для телевидения.
– Но ты все-таки режиссер кино. Прежде чем уйти в документалистику, ты получил диплом журналиста, работал в газете, играл в спектаклях студии «Галерка» и даже ставил там что¬то, редакторствовал на телевидении и даже возглавлял телестудию Ханты-Мансийска, прославился постановками рассказов О’Генри на радио в Петропавловске¬Камчатском, имел опыт выхода на сцену. Попробовал многое, но почему-то от всего отказался.
– Просто я однажды осознал, что все эти профессии – зависимые. Актер – человек ведомый, он на все сто зависим от режиссера, а редактор студии, телевидения – от своего начальства. Профессия журналиста – ангажированная. Все это не в моей натуре. Мне ведь как – будут говорить, что это белое, а я стану утверждать: нет, черное. Я не выношу нажима, не умею бездействовать. Когда я оканчивал КазГУ, пришел на телевидение. Меня посадили в редакцию выпуска. Делать там практически было нечего, и я стал бунтовать. Выносил в коридор стул, устраивался на нем и на глазах у всех читал книгу. А в обед садился на мотоцикл и ехал снимать фотографии для Казахской энциклопедии. Вот таким образом выражал свой протест против рутины.
– Нынешний год для тебя начался с известия, что ты удостоен звания заслуженного деятеля Республики Казахстан. Но ведь «заслуженного деятеля» надо заслужить.
– Не знаю, как насчет «заслужить». Я просто работаю, и мне это интересно.
– Свои фильмы пересматриваешь?
– Да, время от времени. Чтобы держать уровень и, наоборот, подниматься, а не почивать.
– Что в планах на будущее?
– Фильм о первом казахском скрипаче, прошедшем через все круги ада – Айткеше Толганбаеве.
2006 год.
|