 Морозным утром 22 декабря 1849 года на Семеновском плацу в Петербурге Федору Михайловичу Достоевскому, участнику социалистического кружка Петрашевского был объявлен приговор-расстрел: "За распространение письма литератора Белинского, полного дерзких выражений против православной церкви и верховной вла¬сти". Казнь была заменена четырьмя годами каторжных работ в крепости с последующим определением в рядовые. Так начались годы изгнания великого русского писателя, па¬мять которого ныне отмечается во всем мире.
Каторгу Федор Михайлович отбывал в Омске, а с 1854 по 1857 год служил в дисциплинарном батальоне в Семипалатинске. Омский период своей жизни он ярко отразил в письмах к брату Андрею и в "Записках из мертвого дома". Подробно освещено в ряде работ и пребывание его в Семипала¬тинске 1). Поэтому нет необходимости останавливаться на биографических моментах, связанных с пребыванием Достоевского в Казахстане. Нас интересует другой вопрос - как отражена в творчестве писателя тема Казахстана, каковы его казахстанские впе¬чатления, его дружеские связи с казахами.
В своих произведениях Достоевский лишь трижды упоминает о казахах.
"Все для меня тут было дорого и мило: яркое горячее солн¬це на бездонном синем небе и далекая песнь киргизов, прино¬сящаяся с киргизского берега. Всматриваешься долго и разглядишь, наконец, какую-нибудь обкуренную юрту, какого-нибудь байгуша. Разглядишь дымок у юрты, киргизку, которая о чем-то хлопочет со своими двумя баранами. Все это бедно и дико, но свободно». 2)
С этим фрагментом "Записок из мертвого дома", датируемых 1860 годом, перекликается отрывок из "Преступления и наказания", изданного шесть лет спустя, в 1866 году: "С высокого берега открылась широкая окрестность. С да¬лекого берега чуть слышно доносилась песня. Там, в облитой солнцем необозримой степи, чуть приметными точками чернели кочевые юрты. Там была свобода и жили другие люди, совсем не похожие на здешних. Там как бы само время остановилось, точно не прошли еще века Авраама и стад его". 3)
На одной стороне были острог, каторга, неволя, на другой - вольная степь, кочевая жизнь казахов, у которых хоть все "бедно и дико, но свободно". Таким наглядным был этот контраст, что он надолго врезался в память не только Достоевскому, но и другим сотоварищам его по Омскому острогу. Недаром в своих воспоминаниях "Ка¬торжане", изданных в Варшаве в 1912 году, деятель польского национального освободительного движения Шимон Токаржевский (1821-1890), о котором упоминается в "Записках из мертвого дома", пишет: "На противоположном берегу Иртыша, на пространстве двух тысяч верст пролегает унылая степь, разнообразие которой придают только многочисленные кибитки и юрты кочующих на ней киргизов. Каким же роскошным простором она представлялась нашим глазам после тесного и душного заключения: зимою – ослепительной белизной простора, а летом - залитая солнечными лу¬чами. К свободе, к подвижности, к жизни - тяготели сердца наши, когда грустными глазами следили мы за свободным полетом и реянием в воздухе степных орлов». 4)
Так, почти в тех же выражениях, что Достоевский, Токаржевский вспоминает о казахской степи. Оба они описывают одну и ту же картину, которую наблюдали, стоя на крепостном валу, на берегу студеного Иртыша. Отсюда виднелся небольшой казахский аул Каржас с его про¬копченными юртами, населенными беднотой. Он существует и по¬ныне, только теперь в Каржасе - сельхозартель имени Кирова, один из самых передовых и богатых колхозов Омской области, и потомки неграмотных байгушей с уважением чтут память вели¬кого русского писателя, дружески относившегося к казахскому народу.
Третье, упоминание о казахах мы находим в известной повес¬ти Ф. М. Достоевского "Игрок", написанной в 1856 году: "А я лучше захочу всю жизнь прокочевать в киргизской палатке, - вскричал я, - чем поклоняться немецкому идолу. «Какому идолу?» «Немецкому способу накопления богатств...". 5) Интересно, что и здесь Достоевский привлекает этот образ, как бы подчеркивая вольную степную жизнь - то, что врезалось ему в память больше всего.
Это все, что написано Достоевским о казахах, хотя он хоро¬шо знал их. В бытность свою в Семипалатинске он не раз выез¬жал в степь, посещал казахские аулы. Как пишет А. Е. Врангель, вместе с Достоевским они "...делали верхом длинные прогулки в Сембор, в окрестные зимовья и в степь с разбросанными на ней юртами киргизов и их ставками.
Насколько близко принимал к сердцу Достоевский интересы казахского народа, видно из истории его горячей дружбы с Чоканом Валихановым - выдающимся ученым и просветителем казахского народа. Достоевский познакомился с ним в 1854 году в Омске, и дружба их, несмотря на серьезные идейные разногласия, возникшие в связи с резким поправением Достоевского, продолжалась вплоть до смерти Чокана в 1865 году. Но дело не только в личной привязанности к Валиханову, о которой сам Достоевский так писал в письме от 14 декабря 1856 года: "А я Вам объясняю без церемонии, что в Вас влюбился. Я никогда и ни к кому, не исключая даже родного брата, не чув¬ствовал такое влечение, как к Вам, и бог знает, как это сделалось". Самое важное в том, что в лице Чокана Валиханова Достоев¬ский видел талантливого представителя народа, внушавшего ему горячую симпатию. "Не великая ли цель, - писал он Чокану в том же письме от 14 декабря 1856 года, - не святое ли дело быть чуть ли не первым из своих, который бы растолковал России, что такое степь, ее значение и Ваш народ относительно Рос¬сии, и, в то же время, служить своей Родине просвещенным ходатайством за нее у русских. Вспомните, что Вы первый киргиз, образованный по-европейски вполне".
Достоевский радовался каждому успеху Чокана, он ввел его в литературные круги Петербурга, познакомил с Аполлоном Майковым, Всеволодом Крестовским и другими, интересовался всем, что делал Чокан. К сожалению, до сих пор нет ни одной работы, посвященной дружбе Достоевского и Чокана Валиханова. Специального внима¬ния биографов замечательного казахского ученого она еще не привлекла. Несколько месяцев назад была опубликована фотография Достоевского и Валиханова, сделанная в Семипалатинске. Есть все основания предполагать, что имеется еще один фотоснимок, о котором в 1926 году писал семипалатинский краевед Б. Герасимов. На этой фотографии, по его словам, оба в офицерских мундирах. Причем, Чокан сидит, а Достоевский стоит. 6) Между тем, на фотоснимке, опубликованном в журнале "Советский Казахстан" (№ 11, 1955 г.) и Чокан, и Достоевский сидят - Чокан в шинели, а Достоевский в мундире.
Прошлой осенью в ленинградских архивах обнаружена пачка неопубликованных писем Достоевского к Валиханову, которые в 1908 году брат Чокана Махмуд переслал Анне Григорьевне Достоевской - вдове писателя в ответ на ее просьбу. В семье Валихановых они хранились как семейная реликвия. Эти письма показывают, что Достоевский интересовался не только делами своего друга, но и судьбами казахского народа. Поэтому слабое отражение казахстанской тематики в произведениях Достоевского отнюдь не означает того, что он был безразличен к ней. Не означает оно и творческой апатии Достоевско¬го в годы ссылки. Напротив, именно в это невероятно тяжелое для него время он жадно накапливал материалы для своих будущих произведений, о чем он и пишет брату Андрею в замечательном письме из Омска от 22 февраля 1854 года:
"Сколько я вынес из каторги народных типов, характеров. Я сжился с ними и потому, кажется, знаю их порядочно. Сколько историй бродяг и разбойников, вообще всего черного, горемычного быта. На целые тома достанет. Что за чудный народ! Вообще время для меня не потеряно. Если я узнал не Россию, так народ русский хорошо, и так хорошо, как, может быть, немногие знают его".
Писать в Омском остроге Достоевский не мог; он имел только возможность украдкой записывать наиболее характерные образцы народной речи, своеобразный жаргон каторжан, поговорки, прибаутки, отрывки частушек, отдельные красочные выражения. Все эти литературные заготовки заносились им в самодельную записную книжку, известную под именем "Сибирская тетрадь" - единственный памятник литературной работы Достоевского в Омской каторжной тюрьме. Впервые эта тетрадь была опубликована в 1936 году с вводной статьей Леонида Гроссмана в сборнике "Звенья", том VI.
Всех записей в тетради - 486. Многие из них использованы в книгах "Записки из мертвого дома", "Село Степанчиково", "Братья Карамазовы" и других произведениях. Часть записей сделана в Семипалатинске, и обрываются они осенью 1860 года по приезде Достоевского в Петербург.
К писательской работе Достоевский смог вернуться только после перевода в Семипалатинск. Здесь он пишет "Село Степанчиково", "Дядюшкин сон" и первые главы "Записок из мертвого дома".
Но о Казахстане - месте своей ссылки - он не пишет. Не пишет потому, что слишком тяжела была окружавшая его обстановка, из которой он страстно хотел вырваться, а вырвавшись, забыть и больше не вспоминать. Насколько тяжело было Достоевскому, видно из его письма к брату Андрею Михайловичу из Семипалатинска от б ноября 1854 года: "Вот уже скоро 10 месяцев, как я вышел из каторги и начал мою новую жизнь. А те 4 года считаю я за время, в которое я был похоронен живой и закрыт в гробу. Что у меня за ужасное было время, не в силах я рассказать тебе, потому что всякий час, всякая минута тяготела, как камень у меня на душе. Во все 4 года не было мгновенья, в которое я бы не чувствовал, что я в каторге. Но что рассказывать! Даже если бы я написал тебе сто листов, то и тогда ты не имел бы понятия о тогдашней жизни моей. Это нужно, по крайней мере, видеть самому - я не говорю, испытать".
Крайне мучительной была для Достоевского и служба в седьмом линейном Сибирском батальоне с ее нескончаемыми, учениями, смотрами, фрунтом, шпицрутенами. Да и сам Семипалатинск того времени являл собой безотрадное зрелище. Это был захолустный городишко, насчиты¬вавший едва тысячу домов.
"В мое время, - пишет в своих воспоминаниях А. Е.Вран¬гель, - Семипалатинск был полугород, полудеревня. Все постройки деревянные, бревенчатые, очень немногие обшиты досками. Жителей было 5-6 тысяч человек вместе с гарнизоном и азиатами, кокандскими, бухарскими, ташкентскими и казанскими купцами. Полуоседлые киргизы жили на левом берегу, большею частью в юртах, хотя у некоторых богачей были и домишки, но только для зимовок. Их насчитывали там до 3-х тысяч. В городе одна православная церковь, единственное каменное здание, 7 мечетей, большой меновой двор, куда сходились караваны верблюдов и вьючных лоша¬дей, казармы, казенный госпиталь и присутственные места. Училищ, кроме одной уездной школы, не было. Аптека даже, и та была казенная. Магазинов, кроме одного галантерейного, где можно было найти все - от простого гвоздя до парижских духов и складов сукон и материй, - никаких: все выписывалось с Ирбитской и Нижегородской ярмарок. О книжном магазине и говорить нечего, - некому было читать. Я думаю, во всем городе газеты получали человек 10-15, да и немудрено - люди в то время в Сибири интересовались только картами, попойками, сплетнями и своими торговыми делами... Развлечений в Семипалатинске не было никаких. За два года моего пребывания не заглянул туда ни один приезжий музыкант, да и фортепиано было только одно в городе, как редкость. Не было даже и примитивных развлечений, хотя бы вроде балагана или фокусника... Не помню ни одной вечеринки с танцами, ни одного пикника или общественной прогулки. Все жило большею частью особняком, чуждалось друг друга. Мужчины пили, ели, играли, скандалили и ездили по гостям к богатым татарам. Жены сплетничали...
...Хата Достоевского находилась в самом безотрадном месте. Кругом пустырь, сыпучий песок, ни кустика, ни дерева. Изба была бревенчатая, древняя, скривившаяся на один бок, без фундамента, вросшая в землю и без единого окна наружу, ради опаски от грабителей и воров". 7)
Легко себе представить, как задыхался в этом захолустье Достоевский, живший одной лишь надеждой - вырваться отсюда. И все, что ему напоминало о нем, казалось кошмарным сном. Немудрено, что получив возможность писать, он прежде всего попытался отвлечься от окружавшей его действитель¬ности. Так появились "Село Степанчиково" и "Дядюшкин сон". Но слишком живы были воспоминания о каторге, они преследовали его, он не мог от них избавиться. "Записки из мертвого дома" - самый яркий след годов изгнания, мучительных лет пребывания в Омском остроге.
Одним из первых, кого Достоевский познакомил с "Записками", был известный путешественник П. П. Семенов-Тяньшанский, к которому Достоевский приехал погостить в Барнаул в январе 1857 года, проездом в Кузнецк, где жила его невеста М. Д. Исаева.
"Достоевский, - пишет П. П. Семенов-Тяньшанский - пробыл у меня недели две в необходимых приготовлениях к своей свадьбе. По нескольку часов в день мы проводили в интересных разговорах и в чтении главы за главой его в то время еще не оконченных "Записок из мертвого дома", дополняемых устными рассказами. Понятно, какое сильное, потрясающее впечатление производило на меня это чтение и как я живо переносился в ужасные условия жизни страдальца..."8)
Есть все основания думать, что отрывки из этого произ¬ведения Достоевский читал и Чокану Валиханову.
"Записки из мертвого дома" произвели огромное впечатление на современников писателя. "Николаевская эпоха, - писал А. И. Герцен, - оставила нам одну страшную книгу, своего рода Песнь, наводящая ужас, которая всегда будет красоваться над выходом из мрачного царствования Николая, как известная надпись Данте над входом в ад. "Мертвый дом" Достоевского, страшное повествование, относительно которого автор, вероятно, и сам не подозревал, что, очерчивая своей закованной в кандалы рукой фигуры своих сотоварищей-каторжников, он создавал из нравов одной Сибирской тюрьмы фрески а-lа Буонаротти "9)
Отголосок пребывания Достоевского в Омске мы находим и в заключительной части "Преступления и наказания". Как известно, "ссыльно-каторжный второго разряда" Родион Раскольников отбывал свой срок в том же Омском остроге, где томился и сам, Достоевский. Прототипом образа Катерины Ивановны явилась первая жена Достоевского Мария Дмитриевна Исаева, с которой он познакомился в Семипалатинске, Образ Катерины Ивановны воспроизводит почти портретно черты Марии Дмитриевны и как бы воскрешает всю ее трагическую жизненную судьбу.
Но если омский период жизни, хотя бы скупо, но все же отражен Достоевским, то о Семипалатинске он никогда не упоминает. На это еще в свое время обратил внимание один из биографов Достоевского - В. Е.Чешихин-Ветринский. "Замечательно, - пишет он, - что военная служба, жизнь в Семипалатинске, поездки с Врангелем решительно ничем не отразились в писаниях Достоевского". Чешихин объясняет это тем, что "...очевидно, он после острога жил до последней степени отрешенный от внешнего мира. Поглощенный всецело личными переживаниями, внутренней работой мысли и чувства и писательскими замыслами чисто психологического характера, Достоевский просто прошел мимо своеобразного полудикого угла Сибири и как будто не заметил своей военной службы. Только в статье "Книжность и грамотность" ("Время», 1861 год) он вспомнил, как читывал "Вслух солдатикам и другому народу разных капитанов Полей, Панфилов и прочее". 10)
Хотя многое в этом объяснении и неправильно (например, что Достоевский жил отрешенно от внешнего мира - нельзя "не заметить" пять лет томительной военной службы), Чешихин верно подметил два момента: во-первых, что Достоевского занимала совсем иная тематика и, во-вторых, что именно в Семипалатинске личные переживания писателя, особенно в связи с женитьбой на М. Д. Исаевой, поглощали у него уйму времени и энергии. На какой-то период он даже забросил "Записки из мертвого дома", над которыми работал тогда с редким увлечением. В письме к А. Е. Врангелю в ответ на его укоры он признавался, что "...отношения с Марьей Димитриевной занимали всего меня в последние два года".
И все же это не дает ответа на вопрос, почему впослед¬ствии, уже вырвавшись из Семипалатинска, Достоевский не вспоминал о нем. Здесь играли роль другие причин, и главной из них было стремление во что бы то ни стало забыть кошмар лет, проведенных на каторге и в ссылке.
По свидетельству современников, Достоевский не любил вспоминать об этом периоде своей жизни. Беседы на такие темы волновали его до крайности. Да и трудно было ему вспоминать еще и потому, что многое он и на самом деле забыл. Сам Достоевский жаловался на это Всеволоду Соловьеву, рассказывая ему об эпилептических припадках, которыми он страдал. Первый сильный припадок случился у него на каторге, и вот, по словам Достоевского: "Все, что началось после первого припадка, я очень часто забываю, иногда забываю совсем людей, которых знал совсем хорошо, забываю лица. Забыл все, что написал после каторги". 11)
Может быть, именно здесь кроется одна из причин того, что и в художественных произведениях Достоевского, и в его рассказах, запечатленных мемуаристами, так мало представлена казахская тематика. То же можно сказать и в отношении эпистолярного наследия Достоевского. Объясняется это, видимо, тем, что во время своего пребывания на каторге в Омске с 19 июня 1850 года по январь 1854 года Достоевский, как и все побывавшие на каторге, был лишен права переписки. Даже будучи в Семипалатинске, Достоевский принужден был пересылать свои письма через друзей. Причем, из этих писем до нас дошла лишь очень небольшая часть. Полностью утрачены те пространнейшие письма, которые Достоевский, будучи в Семипалатинске, писал М. Д. Исаевой в Кузнецк. А между тем, по свидетельству А. Е. Врангеля, это были подчас целые тетради. О пропавших в годы гражданской войны письмах Достоевского из Семипалатинска, хранившихся у одной его знакомой, в 1928 году писал Н. Феоктистов ("Сибирские огни", 1928, № 2).
Весьма вероятно, что в этих утраченных письмах Достоевский касался казахстанской тематики, делился своими впечатлениями и наблюдениями. Но доказать это, понятно, не представляется возможным. Твердо опираться можно только на переписку его с Валихановым, включая сюда и те письма, которые в ближайшее время будут опубликованы.
В 1859 году Достоевский покинул Казахстан. Он возвратился духовно надломленным, и это сказалось на всем его противоречивом творчестве. В своих произведениях он выводит жертвы условий самодержавной России, его симпатии на стороне их - униженных и оскорбленных. Помимо воли писателя его произведения были и остаются гневным обвинительным актом против социального строя царской России, ибо сила его художественного дарования была настолько огромна, что она не могла не отразить суровой жизненной правды, несмотря на все попытки писателя уйти от нее, проповедуя смирение и покорное принятие существующего строя.
Начав свой литературный путь с увлечения утопическим социализмом, участник революционного кружка Петрашевского, политический ссыльный, Достоевский впоследствии отошел от своих первоначальных позиций. И тем неожиданнее и парадоксальнее звучит запись в дневнике пресловутого редактора "Нового времени", махрового реакционера А. С. Суворина о своей беседе с Достоевским 20 февраля 1880 года - в день покушения народовольца И. Молодецкого на графа Лорис-Меликова, за год до смерти писателя. Этому свидетельству можно верить, так как Суворин вел свой дневник не для печати, и последний был совер¬шенно случайно найден лишь после Октябрьской революции в 1922 году в Петрограде. "Федор Михайлович сказал, - говорится в дневнике, - что пишет роман, где героем будет Алеша Карамазов. Он хотел его провести через монастырь и сделать революционером. Он совершил бы политическое преступление. Его бы казнили. Он искал бы правду и в этих поисках, естественно, стал бы революционером". 12) Это говорит о том, что в поисках правды Достоевский невольно обращал взгляд в сторону революции.
_________________
1) А. Е. Врангель "Воспоминания о Ф. М. Достоевском в Сибири", СПБ, 1912; Г-в, Герасимов, Б. - Ф. М.Достоевский в Семипа¬латинске - "Сибирские огни", 1926, 1 3, стр. 124-144; Гераси¬мов Борис - Где отбывал каторгу и ссылку Ф. М. Достоевский? -"Сибирские огни", 1927, № 4, стр.174-177; Скандин А. В. - Ф. М. Достоевский в Семипалатинске - "Исторический Вестник", 1903, № I, стр.200-225; Сытина 3. А. - Из воспоминаний о Достоевском: - "Исторический Вестник", 1885, № 1,стр.123-137; Феоктистов Н.--"Пропавшие письма Ф. М. Достоевского, "Сибирские огни", 1928, № 2, стр. 119-125, Семенов-Тяньшанский, П. П. -Путешествие в Тянь-Шань в 1856-1857 гг. М.,1948, стр.106-107,186-188 и 192-197.
2) Ф. М.Достоевский - Записки из мертвого дома, "Однотомник сочинений под ред. А. В. Луначарского, М., 1931,гл. 5,стр. 269.
3) Ф. М. Достоевский - Избранные сочинения, М., 1946 г., стр. 447.
4) Ш. Токаржевский - Ф. М. Достоевский в Омской каторге - "Звенья", 1936, т. 6, стр. 499.
5) Ф. М. Достоевский - Повести, Л.,1940.
6) "Сибирские огни", 1926, № 3, стр.134.
7) "Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников, пись¬мах и заметках" составил Ч. Ветринский (В. Е. Чешихин), М., 1913, стр. 67-69.
8) П. П. Семенов-Тяньшанский - "Путешествие в Тянь-Шань в 1856-1857 гг." М., 1948, стр.192.
9) А. И. Герцен - Новая фаза русской литературы.
10) Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников, пись¬мах и заметках", М., 1912, стр.13.
11) "Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников, пись¬мах и заметках", М., 1912, стр.124.
12) "Дневник А. С. Суворина", М.-П., 1923, стр. 16. |