$IMAGE1-left$ Перепуганный страшными криками, Мир-Якуб устремился к окну и ничего не мог взять в толк. Там, вдали от лагерного лазарета, творилось что-то невообразимое. Стоящий за мостом сарай был охвачен пламенем. Оно объяло его со всех сторон, и одряхлевшее от времени строение пылало, словно карточный домик. Ну, ладно бы, – просто пожар, чего не бывает в этой мало кому понятной жизни. Но там, в сарае, оказались люди. Много людей. Крепко запертые, они метались, звали на помощь, пытались выломать доски, вышибить дверь. Безрезультатно. А тем временем огонь сделал свое дело, образовав в стене естественный лаз, и обезумевшие от страха люди пошли выпрыгивать, выскакивать, выламываться из этого жуткого заточения. Бежать! Как можно дальше бежать от этого кошмара! Вдохнуть глоток свежего воздуха, чтобы жить, жить и жить! Но жить им было не дано. Всех, кто избавлялся от смерти в огне, ждали пули охранников, получивших приказ: «Никого в живых не оставлять!».
Горит сарай, гибнут в пламени люди, гремят выстрелы. Что же это? Что такое они делают? Нужно срочно прекратить эту жуткую камарилью, немедленно остановить весь этот страшный спектакль и спасти, спасти людей! Потрясенный, Мир-Якуб бросился к выходу, толкнул дверь и… не успев выскочить в нее, схватился за дверной косяк и тихо-тихо сполз на пол. «Что же это? Как же так можно?..». Дальше все исчезло из его сознания. Мир перестал существовать.
Вот так, говорят, умер в одном из сталинских лагерей на печально знаменитых Соловках один из удивительных сыновей казахской земли, известный писатель, поэт, публицист, педагог, много сделавший для своего народа общественный деятель Мир-Якуб Дулатов.
Гульнар-апай, дочери Мир-Якуба Дулатова, было тогда двадцать. С тех пор прошло более семи десятков лет, но не было ни одного такого дня, чтобы она не помнила об отце. Человеке, который был из плеяды самых ярких представителей казахской интеллигенции ХХ века – алаш-ординцев Алихана Букейханова, Ахмета Байтурсынова, Жусупбека Аймаутова, Магжана Жумабаева и других. Он с ней всегда, и это родство душ наполнено для нее не только чувством любви, скорби и признательности, но и конкретными делами. Начиная с 1978 года, Гульнар-апай занимается восстановлением памяти о самом отце и о его друзьях и соратниках. Она первая направила в Комитет по политической реабилитации жертв сталинских репрессий при ЦК КПСС материалы о них с просьбой вернуть их честные имена семьям, народу, истории. Она написала воспоминания о том времени, издала книги участвовала в создании фильмов о них. Она отыскала, обобщила и прокомментировала множество исторических документов, привлекла к их исследованию ученых, подготовила и издала двухтомник, а потом пятитомник сочинений Дулатова, а также несколько книг его избранных произведений. И сейчас, в свои 94 года, она продолжает эту работу. Обо всем этом мы и разговариваем с Гульнар-апай.
- Тут, я вижу, у вас документы, книги, старинные фотографии и даже рукописи на арабском языке и по-русски с «ятями».
– Да, вот это, скажем, 1913 год. Алихан, Байтурсынов и папа втроем - совсем молодые. Это когда они открывали в Оренбурге газету «Казак». На этом снимке сын Абая Турагул Ибрагимов и целая компания – провожают Байтурсынова и папу в Китай. А здесь фото 1926 года – день отъезда Байтурсынова в Баку на Международный съезд тюркологов. Провожают ученики и соратники – Ауэзов, Маргулан, Байтасов, Дулатов, Аймаутов, Габбасов, Асылбек Сеитов. На этом фото папин друг Сейлбек Жанайдаров с женой-поэтессой Мариям. Он учился в Санкт-Петербургском университете на юридическом факультете вместе с Керенским. Далее Кошке Кеменгеров, Халел Досмухамедов, дети Султанбека Ходжанова. Остальные – семейные фото Ахмета Беремжанова, Ахмета Байтурсынова и нашей семьи. Каждый снимок, каждый написанный листок имеет свою судьбу. Документы эти преследовались, передавались из рук в руки, распихивались по разным домам, хранились в тайниках и в никому не доступных местах. Словом, настоящий исторический детектив и приключения. Заканчивая воспоминания о своей жизни, я приготовила для издания книги-фотоальбома собранные, систематизированные в хронологическом порядке и прокомментированные мной фотографии стоявших у истоков независимости Казахстана алаш-ординцев и их семей. Думаю, он скоро будет выпущен. Есть спонсоры. Все это чудом сохранившиеся свидетельства как папиной жизни, так и нашей казахской истории.
- Представляю, какой спрос это вызовет сегодня, когда интерес к национальной истории растет с каждым днем!
- К истории, которая, если ее изучать, полна удивительных моментов – как занимательных, так и драматических. Взять хотя бы вот такое, очень ценное для меня, раритетное издание дореволюционного периода. Это так называемый «Восточный сборник». Выпущен он в 1914 году к 70-летию выдающегося востоковеда - академика Веселовского. Включенные в него материалы отбирались самым тщательным образом, и тем более приятно, что представлять Казахстан в нем удостоены были двое. Один их них – Абай Кунанбаев, а другой – мой папа Мир-Якуб Дулатов. Как только книга вышла из типографии, нам был выслан единственный в своем роде авторский экземпляр с золотым оттиском папиной фамилии на корешке. И вот всю жизнь смотрю я на это замечательное чудо, и всякий раз душа радуется – ведь более дорого подношения пишущему человеку сделать было, наверное, невозможно. Для меня этот сборник как талисман. Но удивительным в нем было еще и другое. Нет, то, что для сборника был взят отрывок из отцовского романа «Бахытсыз Жамал» - «Несчастная Жамал», - вполне понятно. Это первое в истории казахов литературное произведение в жанре романа стало событием, явлением, открытием, достижением и т. д. Но сюда же, на эти благопристойные страницы никакого отношения к политике не имеющего издания, попал стих-призыв из папиной книги «Оян, казах!» - «Проснись, казах!», по революционному накалу своему равный чуть ли не «Марсельезе»! Пять лет, сбиваясь с ног, искала царская охранка, кто именно скрывается под псевдонимом «Аргын», публикуя подобные провокационные вирши и резкие антиправительственные статьи? А когда обнаружилось, что это Мир-Якуб Дулатов, то весь тираж «Оян, казах!» пошел тут же под нож, а ее автор «за сопротивление режиму» - в тюрьму. Литературная экзекуция эта произошла в 1911 году. Папа успел отсидеть, выйти и немало написать еще в том же духе, а главный аккорд его политических выступлений три года спустя прозвучал еще раз в читаемом высшим светом издании под грифом Российского Императорского географического общества.
- Что ж, еще один замечательный казус истории. Спасибо Владимиру Александровичу Гордлевскому - профессору Лазаревского института восточных языков, так остроумно его подстроившему.
- В общем-то, это достойная память о кратковременном пребывании отца в Петербурге, куда он прибыл в составе делегации Казахской конституционно-демократической партии, образованной на волне московских революционных событий 1905 года, и где вместе с находящимися здесь соотечественниками многое успел сделать в защиту прав своего народа.
- То, что происходило в те годы, а потом во времена вашего детства, - не просто важная страница биографии казахского народа, а страница, прямо скажем, легендарная. И хотелось бы знать не дежурную схему событий, а каким человеческим содержанием полнилась они.
- О том, что вокруг меня происходит что-то очень важное, я ощутила лет с десяти. Но папа никогда ни о чем конкретно мне не говорил - по-видимому, ждал, пока я повзрослею. Это потом я уразумела сама для себя, что и он, и ата Алихан Букейханов, и ата Ахмет Байтурсынов - алаш-ординцы. Что все вместе они – организаторы партии по имени Алаш и ее идейные вдохновители. Что с ними заодно были также Мустафа Чокаев, Мухамеджан Тынышпаев, Магжан Жумабаев, Газымхан Кенесарин и многие другие. Догадалась, что у них была цель - освободить свой народ от колониального гнета и дать ему автономию, которая и была провозглашена ими 1917 году на всеказахстанском курултае. Поняла, что за взгляды и убеждения, которые составили основу программы партии Алаш, их преследовали как до, так и во время советской власти. Приходилось лавировать, переезжать с места на место, скрываться от слежки и долгое время обходиться разными изданиями, такими, как «Казахстан», «Айкап», «Сары-Арка». Или, скажем, газета «Серке», вышедшая в 1907 году в Петербурге и напечатавшая материалы «К молодежи» и «Наша цель», призывающие к борьбе против царского самодержавия. Газета была цензурой закрыта и конфискована. Неизвестный автор – а им был Мир-Якуб Дулатов под псевдонимом «Аргын» - разыскивался вплоть до 1911 года. Только тогда его обнаружили и водворили в семипалатинскую тюрьму. Но самой главной из всех них была газета «Казах».
- Сейчас ее называют вехой в казахстанской журналистике. Здесь каждый шаг – история, и, наверное, лучше, чем вы, сегодня никто об этом не расскажет.
- Начну в 1912 года. Из семипалатинской тюрьмы после очередной посадки выходит Ахмет Байтурсынов, давно, как Букейханов и мой отец, мечтавший о создании собственной печати. Задача эта стояла перед ними и раньше, но на осуществление ее не было средств. Ахмету запретили жить в Казахстане, и он поехал в Оренбург, где раньше учился. К тому времени из этой же тюрьмы выпустили моего папу, и он по дороге домой остановился в Туркестане. Там его встретил давнишний друг Садык Утегенов и, собрав достопочтенных и состоятельных людей области, рассказал им о необходимости появления такого важного для всех казахов издания, на что сидящие за столом ответили: «Мы очень жалеем, что не знали об этой задумке раньше, но, как говорится, лучше поздно, чем никогда». И засыпали папу деньгами.
Когда все трое собрались в Оренбурге, папа выложил эту сумму и обещание туркестанцев помогать впредь. Таким образом, вопрос о запуске газеты был решен. Сразу встали проблемы здания, типографии, шрифтов, бумаги и остального. Помогли братья-татары Каримовы, предоставив все, что нужно для работы. Газету назвали «Казах», редактором ее определили «глубоко любимого казахским народом истинно национального поэта» Ахмета Байтурсынова, а папа как основной его помощник взял на себя всю черную работу вплоть до обязанностей секретаря, корректора, подчитчика, посыльного, наборщика. И вот наконец второго февраля 1913 года первый номер этого долгожданного издания вышел в свет.
- Но его, наверное, тут же взяли на заметку?
- Конечно, оно была под строгим надзором жандармерии и цензуры. Как что-то появляется против царизма, так обыск, арест, штраф. А штрафы стоили больших денег, которых едва хватало на издательские расходы. Байтурсынов говорит: «Ладно, я тогда посижу». Его забирают, он сидит, а папа тем временем рассказывает в газете всей общественности, что главного редактора посадили. Тут сразу идут деньги от сочувствующих, папа вносит штраф, забирает Байтурсынова. Дальше за ту или иную публикацию уводят в каталажку уже его. Опять посадка вместо штрафа, и все по предыдущему сценарию. Так вот они и пробивались.
– Отсиживали поочереди?
- Да, но кого бы из них ни арестовывали, жандармы приходили к нам домой с обыском. Уже потом, по прошествии многих лет, мама рассказывала, как она тряслась и всего боялась. Оно и понятно, ведь слежка за издателями газеты «Казах» шла неусыпная.
- В общем, работу охранке они задали!
- Верно, но газета выходила с 1913 по 1918 год без каких-либо перебоев и пользовалась огромной популярностью. Там поднималось множество актуальных и острых вопросов. Например, землевладение, переход на оседлость и занятие земледелием, обучение детей, избрание в органы власти достойных людей, упорядочивание системы налогов, укрепление единства. Говорилось также о событиях вне Казахстана и надвигающейся мировой войне. Особенно памятным для народа были события 1916 году.
- Вы имеете ввиду волнения из-за призыва в армейские ряды?
- Да. Тогда, после двух лет кровопролития и больших людских потерь на фронтах Первой мировой войны правительство России, игнорируя прежнюю договоренность, издало указ «о воинской повинности и тыловых работах для казахов и узбеков». Согласно этому указу молодежь стали забирать на черные тыловые работы, но, не желая подвергать своих детей смертельной опасности, казахи начали бунтовать. Положение было критическим. Понимая, что режим есть режим, что, жесткий и в обычное время, он в решающий для России момент мог обернуться для несогласных слишком серьезным бедствием, газета «Казах» делала все, чтобы смягчить ситуацию. Одна за другой появлялись публикации, чьи авторы, объясняя обстановку на фронте и в тылу, уговаривали своих соотечественников не противиться. Иначе, писали они, может быть плохо. Вооруженная власть все равно возьмет вас силой, а это значит, что пострадают женщины и дети, скот и многие хозяйства. Так что соглашайтесь и идите на эти работы. Оттуда, с фронта, есть шанс вернуться живыми, а здесь вас могут просто истребить. Позже, лет через десять, Алихан Букейханов привел конкретные цифры результатов расправы над восставшими. Они не красили царскую власть.
С этими же устными уговорами алаш-ординцы ездили по Казахстану. Папа, например, вместе с Сейтазимом Кадырбаевым был в Актюбинской области. Там, в Иргизе, по поводу их приезда собрался народ - большинство против, никакие доводы принимать не хотят. Но папа был хорошим оратором. Он владел простым, доходчивым словом. Взывая к сердцу и разуму, он сумел убедить бунтующих не противиться чрезвычайному указу и отпустить своих детей. Более того, все два года, что шла еще война, алаш-ординцы всячески опекали своих земляков, многие из которых не знали русского языка. Они отправились на место распределения их по частям, затем ездили на разные участки фронта, где встречались с воинами-казахами, а опытный медик Абубакир Алдияров вместе с женой Ажар отправился в добровольную армию на Пинские болота в Белоруссию лечить раненных земляков. Когда же война кончилась, и солдат отпустили домой, папа и все его единомышленники встречали их на вокзалах, покупая им билеты и отправляя в нужных направлениях.
Вообще еженедельник «Казах» был единственным краевым органом, и с первых дней его существования редакция держала теснейшую связь с читателями. Я знаю, например, что, занимаясь выпуском этого издания, папа умудрялся бывать в Семипалатинской, Павлодарской, Восточно-Казахстанской и других областях. Но ездил не только он, это делали все его коллеги. Отправляясь на места, они разговаривали с людьми о том, что их волнует, говорили, как важно для казахов на этом переломном этапе истории овладеть грамотой и знаниями, отыскивали авторов, вербовали подписчиков. Это было то, что мы называем «общение с народом», и очень многие после их приезда подписывались. Постепенно газета становилась для казахстанцев своей, и уже на начальном этапе, читаем мы в поздравительном слове по случаю ее первой годовщины, по ее инициативе открылись национальные школы, учреждены были стипендии, возникли мелкие кредитные товарищества и т. д.
- То есть, влияние газеты было конкретным и значительным?
- Вот именно. Так, скажем, баи объявляли конкурсы на лучшее литературное произведение. Премии были большие, и одно из таких творческих состязаний обеспечивала семья Мамановых из Талды-Курганской области. Кстати, потомки Маманова живы-здоровы и они издали о нем книгу, из которой мы узнаем, что этот добрый человек, откликаясь на призыв о просвещении казахов, открыл бесплатные школы, мечети, помогал всем бедным в окружении, посылал молодых учиться в города и поддерживал их материально.
- Это очень хорошо, что вы говорите об этом, а то ведь десятилетиями считалось, что баи и феодалы – это зло народа, и им приписывались все отрицательные качества человеческой натуры.
- К тому, что сделано Мамановым, я могу присовокупить много подобного. Например, вот это. В 1911 году из-за революционного по своей сути сборника стихов «Оян, казах!» («Проснись, казах!») и нашумевшей в свое время статьи «Наша цель» в петербургской газете «Серке» папа был заключен в тюрьму. И хотя то и другое по приговору Санкт-Петербургской судебной палаты было уничтожено, он, предвидя такой оборот, заранее спрятал тысячу экземпляров книги у петропавловского фельдшера Жумагали Тлеулина. Вскоре начался страшнейший голод в Киргизии, и отец написал этому Тлеулину так: «Ты продай все эти экземпляры «Оян, казах!» по пятьдесят копеек и собранные пятьсот рублей отдай голодающим». Пятьдесят копеек, как вы знаете, по тем временам деньги были очень большие. И первый взнос в Фонд помощи голодающим сделал тогда мой папа - Мир-Якуб Дулатов. Позже голод пришел на его родину - в Тургай, и отец вместе с Жусупбеком Аймаутовым и другими энтузиастами организовали рейд по Восточному Казахстану. Поехали в Торбагатай, Зайсан, другие районы и обратились к местным баям, у которых были несметные стада овец и лошадей, с тем, чтобы те выделили часть скота попавшим в беду. Просьба эта тут же нашла добрый отклик, богатые люди выделили много овец, коров и лошадей, и это спасло от гибели голодающих тургайцев.
Все эти многообразные события отражала газета «Казах». В 1918-м она закрылась. И вот недавно, уже в сегодняшнее время, наш уважаемый писатель Когабай Сарсекеев возобновил ее, начав выпуск с того номера, нам котором она тогда закончилась. Я очень рада, что газета ожила вновь. Ее читатели в разделе «История» смогут прочесть перепечатанные из того времени материалы Байтурсынова, Букейханова, Дулатова и других.
- Как вы считаете – кем больше был ваш папа - деловым человеком или романтиком?
- Думаю, романтиком. Ведь алаш-ординцы мечтали о свободе и независимости своего народа. Это было основной программой их жизни и их конкретных действий. Мечтая создать свое государство, они участвовали как могли в каждодневной жизни своей страны, выступая со статьями в печати. Многие их публикации расценивались как бунтарские, их преследовали, но они умно и предусмотрительно проводили свою линию. Их знали в Казахстане уже с начала прошлого века. Революция дала им надежду на свершение их мечты и даже позволила выстроить начальную ступень будущей автономии по имени Алаш-Орда. «Наступило утро свободы, - радовался в марте 1917 года мой папа вместе с Алиханом Букейхановым и Мустафой Чокаевым в статье «К сыновьям Алаша», написанной ими в Петрограде. – С Божьей помощью заветное желание исполнилось. Еще вчера мы были рабы, теперь все равные». Был, как известно, разработан проект государственного обустройства казахского народа и сформирован состав правительства. Все чаяния вроде бы начали сбываться, но дарованная революцией автономия оказалась слишком кратковременной. Новый поворот в политическом курсе Советов – и все, что было светлым и прогрессивным, стало вдруг контрреволюционным. Начавшиеся было сбываться планы и надежды алаш-ординцев на независимость своей республики и своего народа рухнули.
- Да, но у детей был свой жизненный отсчет.
- Конечно. И то время, когда папа был рядом, было для меня самым солнечным и счастливым. 1922-1928 - годы, когда мы жили в Оренбурге, а потом в Кызыл-Орде. Это самое счастливое время моей жизни с папой и мамой. В течение всех этих лет вся казахская интеллигенция собиралась у нас. Мама все говорила: «Алаш-ординцы приехали!» - Мухтар Ауэзов, Аймаутовы из Чимкента, Кошке Кеменгеров и другие. Приезжая, они обязательно останавливались у нас, мама их встречала. Во дворе нашего дома была юрта, все любили сидеть в ней - пить чай, кумыс, есть баурсаки, бешбармак, дышать свежим воздухом. Потому что каждый казах любит простор, когда можно поваляться на земле, отдохнуть, посидеть за разговором. Ощущение природы! И для того, чтобы всем было весело, папа приглашал Амре Кашаубаева, Ису Байзакова. Они приходили и пели, развлекая гостей шутками и остротами.
– Оренбург был ведь первой столицей Советского Казахстана, и там был весь цвет казахского общества.
– Да, и много папиных друзей. Отец работал в газете «Енбекши казак» и преподавал в так называемом КИНО – Казахском институте народного образования (впоследствии КазПИ). Там же вели занятия ученый-лингвист Ахмет Байтурсынов, языковед-тюрколог Молдагали Жолдыбаев, писатели Сакен Сейфуллин, Мухтар Ауэзов, Жусупбек Аймаутов, Кожмухамет Кеменгеров, Ильдес Омаров. А студентами были легендарные впоследствии Серке Кожамкулов, Елубай Умурзаков, Капан Бадыров и другие. Молодые, они чувствовали себя у нас, как в своей семье, и были у мамы на подхвате. Когда переехали в Кызыл-Орду, людей в доме стало еще больше - приезжали со всех сторон Казахстана и обязательно заходили к папе. Всех их я помню детской памятью. А в более взрослом состоянии, когда мы жили в Семипалатинске, я встречалась с сыном Абая - Турагулом-ата. Он говорил, что ребенком я изъяснялась только по-татарски и копировал.
– А почему по-татарски?
– Потому что няня была татарка. И среда, где мы жили в Оренбурге, была татарской. И именно татары, как я потом узнала, очень помогали отцу в начале его творческого и общественного пути. У папы тоже был характер милосердный, он обязательно должен был делать кому-то добро. Помню, как папа вызвал из Кокшетау молодую вдову Марзию Таласову с дочкой Уркией к себе на жительство в Кызылорду. Марзия была невесткой известного в свое время ученого Науана Хазрета – бывшего муфтия Кокшетауской мечети. Он несколько раз повергался репрессиям (тюрьма, лагеря), боролся против царизма за свободу казахского народа. Папа относился к Науану Хазрету с глубоким уважением и любовью, поэтому счел нужным помочь семье после его кончины. Я училась с дочкой Марзии в опытно-показательной школе-девятилетке. Вообще в семье нашей кто только не обитал, не жил и не учился. Помощь оказывалась всем, и мама поддерживала в этом папу. Она всегда была хлебосольная. Оставшиеся без крова, впавшие в бедность, растерявшиеся в этой жизни находили у нас приют. Даже тронувшаяся умом женщина одна была, которая 18 детей потеряла во время голода. Всем отъезжающим и приезжающим студентам папа выдавал из своего кармана деньги. И вот сколько лет прошло, я уже работала врачом, а ко мне приходили его подопечные и благодарили, благодарили.
Были отношения и такого рода. Некоторые из друзей папы - тот же Мухтар Ауэзов или Жусупбек Аймаутов в первых браках своих были не очень счастливы. И папа с мамой помогали поднимать их детей.
Но самый тесный контакт, как я помню с детства, был у нас с Байтурсыновым. Именно его, Ахмета-ага, я первого признала дедушкой и называла потом атеке. У них в семье детей не было, и они звали меня дочкой. Очень близок папе был друг его детства и одногодок Сейтазим Кадырбаев - они вместе росли в Тургае. У Кадырбаева и его жены тоже детей не было. Я их называла папа-Сейтазим и мама-Жамал.
- Но в своей семье вас любили точно!
- Видите ли, я была первым ребенком, и мною очень дорожили. Особенно много хлопот из-за меня приняла мама, потому что в год и два месяца я заболела полиомиелитом. Только начала было шагать, как вдруг села и не могу встать. Правосторонний паралич верхних и нижних конечностей. Но, сказал доктор, это легкая степень, все пройдет, только нужен массаж. Массажировала меня мама без конца, приучала работать правой рукой, носить груз, мять мячики. Вот так она меня и спасла. Всего же у моих родителей было пятеро детей - три сына и две дочери. Но все умерли, осталась я одна и, конечно, была очень любима. Я тоже любила папу с мамой. Папу так особенно. Я настолько была привязана к нему, что жить без него не могла. Одно из самых сладостных воспоминаний времен жизни в Оренбурге - папа сидит работает, пишет что-то, а я сижу играю у его ног под столом. Когда его не было, я безумно тосковала, и мне казалось, что несчастней, чем я, девочки на свете нет. «У всех папы, - рассуждала я про себя, - а я без папы расту! Когда мы будем всегда вместе? Когда у нас будет отдельный кров, когда мой папа будет принадлежать только мне и только маме?». Это была моя мечта. Но жизнь распоряжалась так, как это было угодно времени. Приносила сюрприз за сюрпризом. Помню, после очередного переезда мы жили в Семипалатинске вместе с Алиханом Букейхановым. Это было в 1922 году – до его ареста. Сам момент ареста мне запомнился хорошо. Я очень-очень переживала, а потом страшно боялась солдат, жандармов и тюрьмы. А затем, немного спустя, забрали папу.
Когда посадили их, мы с мамой все ходили и добивались свидания, но его нам так ни разу не дали. Правда, передачи брали, но к тюремным окошкам не подпускали - только на расстоянии мы смотрели на них, надеясь увидеть папу или Алихана-ата. Впечатление это осталось у меня на всю жизнь, как на всю жизнь остался страх перед людьми в форме. Мне всегда казалось, что вот-вот придут и уведут отца. А когда его последний раз арестовывали 29 декабря 1928 года, накануне новогодних праздников, то это был вообще какой-то кошмар. Шел обыск, все перевернули вверх дном, искали, Бог знает что, но ничего не обнаружили. На стене висело очень дорогое папино охотничье ружье, они его не тронули.
Я любила читать. Но мы жили, как говорится, средне. Своей библиотеки у нас не было, потому что у папы всегда то разъезды, то тюрьмы. Тут не до книг, не до денежных накоплений. И мы пользовались библиотекой. Потом уже мама заведовала школьной библиотекой, и она мне приносила все, чего душа пожелает. Каких только книг я тогда не читала! Всю классику как по школьной программе, так и вне ее. Все приключенческие радости - Марка Твена, и Жюля Верна, Вальтера Скотта. Видя это, мой серьезный папа как бы извиняясь говорил: «Я тебе со временем энциклопедию куплю». Однако осуществить сие ему так и нее удалось. Я говорю о том самом последнем аресте.
Был это 1928 год, который никому из казахов счастья не принес. Именно тогда Голощекин объявил так называемый Малый Октябрь. Потом стал раскулачивать богачей всех национальностей. Сгущались тучи и над интеллигенцией. В один из августовских дней года папа с работы пришел очень бледный и совершенно подавленный. Говорит: «Я получил телеграмму от жены Аскара. В ней сказано, что Аскар арестован и сидит в тюрьме, а все, что было в доме, конфисковано». Аскар – это старший брат папы, которого я называла Аскар-ата. Он был добрый, мы все любили его, и благодаря ему папа, оставшийся в два года без матери и в 12 лет без отца, выжил. Аскар-ата вырастил и воспитал его. Арест этот знаменовал для нас начало второй волны преследований алаш-ординцев. В декабре пришли за папой. Ахмету Байтурсынову, правда, на сей раз повезло – если бы незадолго до этого он с семьей не уехал в новую столицу республики Алма-Ату, то его бы точно арестовали тоже. А так это случилось позже.
Итак, папу забрали в тюрьму, потом был приговор - расстрел, который заменили десятью годами и отправили на Соловки. Это была для меня настоящая трагедия, и вечная, непроходимая боль. Я бесконечно ждала, что вот-вот он освободится, вот-вот приедет, и тогда я наконец-то его увижу. Но не пришлось. Увидеть посчастливилось однажды на вокзале через окошко арестантского вагона при переправке его в московскую Бутырку. Было это 24 июня – даже число помню! – 1929 года. Шесть месяцев просидел он до этого в тюрьме новоиспеченной столицы Казахстана Кызыл-Орды. Кстати, рядом с ним там в заточении находились также Жусупбек Аймаутов и Ахмет Байтурсынов. Но отправляли в места не столь отдаленные его одного. И вот мы, дети – я и тогда еще живой младший мой братик Алибек, - не отрываясь, смотрели на него в окошко. У меня слезы текли и текли. Все на мне было от них уже мокрым, а папа говорил: «Не плачь, не плачь!», и сам чуть не плакал. И это была моя последняя встреча с ним.
- Вам было тогда…
- Мне было четырнадцать лет. Вообще в детстве мой день рождения никогда не справляли. Но когда четвертого ноября 1928 года мне исполнилось тринадцать (казахи это мушель-жас _??_ называют), папа пригласил к нам своих друзей и моих подруг. Это было замечательное застолье, все веселились от души и дарили множество подарков. Подарки были дорогие: всевозможные серебряные шкатулки, сахарницы, другие вещи. И когда после папиного ареста и ссылки наступили голодные годы, нам это очень пригодилось. У нас ведь богатства, каких-либо сбережений в семье не было, но мама любила ювелирные украшения. У нее было много колец браслетов, цепочек, часов, и она ими нас поддерживала. Сохранила лишь их с папой обручальные кольца. Мамино кольцо я сорок лет берегла, пока его не украли, а папино до сих пор у меня. Когда пришли его арестовывать, он, уходя, снял его и одел маме на палец. Оно настоящее - кубачинской работы. Ну, а мне остался небольшой, кожаной выделки светло-коричневый дамский портфельчик. Папа подарил мне его на мушель-жас, и я с этими портфельчиком школу окончила, в институте училась, а потом еще и на работу ходила. Это был подарок как бы на все времена.
- Вы говорите, что началась волна преследований алаш-ординцев.
- Верно. После папы в 1930 году в Ташкенте арестовали Мухтара Ауэзова, Мустафу Буралкиева, Алимхана Ермекова, Кошмухамета Кеменгерова, Есима Байгаскина, Абдуллу Байтасова. Их всех переправили в алма-атинскую тюрьму. Вслед за ними перебрались в Алма-Ату их жены – они носили мужьям в тюрьму передачи. Затем Ауэзова и Ермекова освободили, потому что они «покаялись» в прессе. А остальных осудили на пять лет и отправили в Центрально-черноземную область (ЦЧО) – кого в Курск, кого в Воронеж. Тут были Халел и Жанша Досмухамедовы, Кошке Кеменгеров, Мухтар Мурзин, брат Жамал Омаровой – Нашир Кожамкулов, Жумагали Тлеулин, Абдрахман Мунайтбасов и другие. После отбытия положенного срока многих оставили там. В ожидании разрешения на выезд они продолжали работать – Халел Досмухамедов преподавал в вузе, фельдшером был папин друг Мырзагазы Испулов, работали по профессии тоже близкие ему люди – Сейтазим Кадырбаев с женой. Однако всех их в 1937 году повторно арестовали и расстреляли.
- Так выходит, что из этой ссылки никто так и не вернулся?
- Вернулись, но совсем немногие. В Казахстан удалось приехать Кошке Кеменгерову, но в 1937-м его постигла та же участь. После освобождения из Воронежа подался в подмосковное село Бутово Газымбек Беремжанов, который до ареста учился в Берлине. Он был агрономом. Но Газымбека настигли в Москве. Это выяснила исполнительный директор республиканского общества «Адилет» - «Справедливость» Сауле Айтмамбетова. Она ездила туда и нашла в кагэбэшных архивах его по списку, место и дату захоронения. А до этого даже родственники ничего о нем не знали. Видимо, он боялся переписываться с ними, чтобы не подвести их под репрессии. Повезло, если уместно так в этом случае сказать, единицам. Например, большому другу-наставнику моего мужа - Мустафе Буралкиеву. Он вернулся из воронежской ссылки, в 1943-м его снова посадили, но из-за истощения как доходягу отпустили. Конечно, и его родственники, и наша семья сделали все, чтобы он как можно скорее пришел в себя. И когда он, слава Богу, поправился, то устроился в колхоз «Красная Звезда» Джамбулской области. Это было отсталое хозяйство, но Мустафа - опытный агроном и экономист помог поднять его на высшую ступень. Буквально через год колхоз стал знаменитым, доходным, за что Мустафе дали Орден Трудового Красного Знамени. Сам он в партии Алаш не состоял, но как сын феодала пострадал. Его отец 18 лет был волостным управителем, ездил в Петербург, участвовал в праздновании 300-летия Дома Романовых и приехал оттуда с множеством наград. Дед Мустафы 35 лет был тоже управителем. Того и другого хватило для пяти лет высылки Буралкиева из Казахстана. Мустафа - человек незаурядный, всесторонне образованный, он к тому же был историком, математиком, писал стихи по-русски, в честь 800-летия Москвы сочинил поэму, переводил с казахского на русский Абая, Магжана и других поэтов, в 1926 году выпустил со своими друзьями русско-казахский словарь. Все это было издано в Москве, а потом он много сделал в области перевода и пережил моего мужа Абена лет на семь-восемь. Родители того и другого были из одного рода, а значит, приходились друг другу двоюродными или троюродными братьями. А у казахов раз так, то это твой родной и близкий человек.
- После ареста отца пришлось, конечно, не легко?
- О, это не то слово! Все перевернулось в нашей жизни в одночасье. Было все – люди, общение, дела, заботы, и вдруг - отчуждение и изоляция. Спасибо дяде Канышу Сатпаеву, который не оставлял нас в это время, всегда бывал у нас, приезжая из Карсакпая, давал советы, помогал материально. Я его с 1924 года знала - он бывал у нас в еще Оренбурге. И когда наступило время моего мушеля, он специально приехал к нам, чтобы отметить с папой это событие. Такой он был прекрасный человек, преданный папе и нашей семье. Это по его совету уже после папиного ареста я поехала учиться в Томск. «Ты не скрывай, - говорил дядя Каныш, - что папа находится в Бутырке. Сибиряки на тюремные дела не обращают внимания - наоборот, тебе будут помогать». Таким образом, я поехала.
- Только что очень трогательно вы рассказали о том, как арестовывали Алихана Букейханова.
Что с ним было дальше?
- Что касается Алихана, то его за то, что он отказался служить большевикам, выслали в Москву, намеренно изолировав от своего народа. Его оставили там пожизненно, и вплоть до расстрела 1937 года он находился там под домашним арестом. Жил со своим внуком Ескендиром и дочерью Лизой в Большом Кисловском переулке. Это были две комнаты в общей квартире, выданные ему по распоряжению тогдашнего наркомнаца Сталина после того, как Алихан побывал у него в Кремле. В 1937 году Букейханова расстреляли, зять его – крупный политический деятель и один из лидеров казахстанской молодежи Смагул Садвокасов умер тогда же в Кремлевской больнице при странных обстоятельствах - как бы от простуды, и на руках Лизы остался сын Ескендир (Кенка). Первое время Алихан по ходатайству Сталина был научным сотрудником Центрального издательства народов СССР, зная несколько языков, занимался научными и художественными переводами. Затем академики Ферсман и Швецов привлекли его к работе в союзной Академии наук. Как крупного ученого-экономиста, историка, человека с основательным знанием языка, хозяйства и быта казахов, пригласили в качестве эксперта по Казахстану в Особый комитет Академии наук СССР по исследованию автономных и союзных республик. Но в покое его не оставляли - вели слежку, приглашали на беседы. Все допытывались, почему он оставил кадетов, почему отказался от большевиков, настроен ли и сейчас против советской власти? Он ничего не скрывал, говорил в лицо, что убеждений своих не меняет. Обо всем этом я знаю со слов мамы, которая дважды виделась в то время с Алиханом.
- Но ведь если , как вы говорите, он был под колпаком ОГПУ, значит общение с такими людьми, как ваша мама, было, наверное, запрещено?
- Нет, встречи разрешались, но просто казахстанцы все реже и реже бывали у него – для них это было опасно. Зато время от времени Алихана посещала жена Алексея Максимовича Горького - Екатерина Павловна Пешкова. В годы политических репрессий она организовала в СССР негосударственную службу Красного Креста и как могла, помогала репрессированным. И вот благодаря ей и Алихану, маме удалось в 1934 году побывать у папы в Сосновецке. Обратившись с письмом в эту международную организацию, она, получив вскоре разрешение на встречу, отправилась вместе с моим младшим братиком Алибеком к месту папиного заключения. В Москве, где надо было делать пересадку, их встретил и приветил Алихан, после чего они отправились дальше. На встречу с семьей папе отвели месяц, даже позволили снять квартиру, и это был удивительный, незабываемый период в их жизни. Погода стояла замечательная, они гуляли по побережью Беломорканала и говорили, говорили. Папа работал тогда в лазарете фельдшером. Все его сослуживцы были люди заключенные. Общая судьба объединяла их, это был, как говорили в советское время, спаянный, дружный коллектив, где каждый как мог, поддерживал другого. Были рядом с папой и казахстанцы. Например, его друг и земляк, очень деятельный человек и тоже алаш-ординец Мырзагазы Исполов.
Папа был на пороге своего пятидесятилетия. От природы сильный и выносливый, он ничуть не постарел, и седых волос у него еще не было. Но он все время прибаливал. Здесь, в Соловках, ему был не климат, и его перевели сперва в Медвежьегорье, а потом на станцию Сосновецк. Особого облегчения это не дало, но как своего работника, его нет-нет да укладывали в лазарет. В округе его знали хорошо – ведь он оказывал первую помощь тем, кто попадал с лесоповала.
Но вот заветный месяц этот кончился, мама снова оказалась в Москве у Букейхановых. Три дня расспросов, разговоров, воспоминаний и полной заинтересованности друг другом. «Гая (так он называл мою маму), ты скажи мне, как выглядит Мир-Якуб, здоров ли, чем занимается, что говорит о дальнейшей жизни, какие дает советы?.» И опять – Казахстан.
- Вы тогда жили в Оренбурге?
- Нет, уже в Алма-Ате. И вот весь последующий год хоть и не часто, но шли от папы письма. А потом вдруг все прекратилось. Мама стала беспокоиться, писала сама, делала запросы. А тут как-то все отправились на работу, она осталась одна. И что-то так ей стало не по себе, места не может найти. Вышла во двор, а там почтальон подает ей конверт. Она смотрит: подчерк чужой - не Мир-Якуба. Она вскрыла и в обморок. Оказывается, там было сообщение о том, что пятого октября 1935 года умер папа.
Меня дома не было - я была на учебе в мединституте. И вот прямо на лекции открывается дверь. Это мой двоюродный брат Зулхарнай вызывает. «Ты что, - говорю, - пришел?». «Соскучился. Давно тебя не видел». И приглашает в столовую. Зашли, поели, а он все мнется, будто сказать что-то хочет. Идем к нам домой, а у ворот толпа народа. Приходят, уходят. Я ничего не подозреваю, думаю: интересно, что тут такое? А когда зашла в комнату, мама говорит: «Гульнар, ты ведь уже взрослая, так что крепись. Папа, ты знаешь, болел, а теперь его нет». Я как услышала, так в обморок и упала. Меня долго отхаживали. Потом пришел Байтурсынов с женой. Как он плакал, это я вам описать не могу! За пять месяцев до этого, в мае братик мой скончался. Он тогда приходил, тоже плакал, успокаивал маму: «Вы молодые, Мир-Якуб скоро вернется, у вас еще будут дети». А уж тут, когда умер папа, он плачет и говорит: «Я не знаю даже, что тебе сказать. Мне нечем тебя утешить. Это такая утрата, которую ничем не восполнить». Потом поступила телеграмма от Букейханова, пришли все старые знакомые, выражали соболезнование.
- Я знаю, что все эти годы вам не были известны обстоятельств кончины вашего отца. И лишь в середине 90-х годов ушедшего века удалось их прояснить.
- Да, и помог это сделать тогдашний аспирант Марат Абсеметов, взявшийся документально восстановить историю жизни Мир-Якуба Дулатова. Как раз в то во время на Соловках проходила встреча бывших узников, и Марата на нее пригласили. Тогда по моей просьбе он заехал в Сосновецк и отыскал еще, слава Богу, живого хозяина дома, где 1934 году папа с мамой и Алибеком провел месяц. Пожилой человек этот рассказал Марату, что, будучи фельдшером, отец обслуживал не только заключенных, но и жителей близлежащих сел. И когда его настигла трагическая смерть, то его похоронили не в общей яме, а на кладбище села Сосновецк. И одна из местных семей - семья Марии Ивановны Соколовой из чувства признательности и благодарности взялась ухаживать за его могилой.
Потом был форум, руководил которым известный правозащитник - академик Дмитрий Сергеевич Лихачев. В программу встречи входило посещение судна, на котором в те страшные годы доставляли сюда арестованных. Всех участников ее, в том числе и Марата, пригласили спуститься в трюм, и это было потрясение. Страшное напоминание о том кошмаре, который пришлось этим людям пережить. Ужас испытал и Марат. «Во-первых, там холодно, сыро и никакого света, - рассказывал он. - Еду им подавали через крохотное окошечко, но это была даже не еда, а лишь вода и хлеб. Естественно, нахлынули воспоминания, и каждый старался рассказать, что он пережил. Это было что-то невероятное, и я все записал. Но самым потрясающим для меня был рассказ самого Лихачева, который, оказывается, попал сюда 16-летним парнишкой. Среди различных реалий и подробностей он вспомнил именно тот день, когда умер мой папа. Дмитрию Сергеевичу тогда как раз разрешили свидание с родителями, и он сидел с ними. Вдруг трескотня, пальба кругом. Решив, что расстреливают без разбора всех заключенных, он оставил родителей, побежал и спрятался среди сложенных поленьев. Таким образом, считал он, ему удалось спастись. Потом выяснилось, что к нему это не имело никакого отношения. Это была акция по ликвидации отобранных на уничтожение людей.
- В период перестройки Лихачев возглавлял Советский фонд культуры, и он многое сделал для реабилитации невинно осужденных. Марат потом еще встречался с ним?
- И неоднократно. В одну из этих встреч Дмитрий Сергеевич объяснил, почему Дулатов стал вдруг медиком. Оказывается, сидевший там же, на Соловках, академик Флоренский имел определенное влияние на лагерное руководство, чем он и пользовался для спасения особо ценных и одаренных людей. Он брал ту или иную энциклопедию, прослеживал ее пофамильно, и каждого, кто угодил теперь в разряд заключенных, старался под тем или иным предлогом уберечь от лесоповала. Например, сделать так, чтобы человек был отправлен на фельдшерские курсы. Именно так получилось с Дулатовым, который был занесен в первую советскую «Литературную энциклопедию» как основоположник казахского романа. Энциклопедия была издана в начале 30-х годов, и этот том у нас есть.
- То есть, собственное творчество хотя бы на время спасло его.
- Считайте, что так, потому что на лесоповале он очень быстро бы сошел на нет. Таким образом, он освоил медицину и врачевал тех, кто попадал в лазарет с всевозможными травмами и ранениями. Кроме того, он, разъезжая по селам и помогал и местным жителям. Вот и отца Марии Ивановны Соколовой спас. Остановил кровотечение и вынес с лесоповала. А поскольку это семья верующих, духовная, они взялись ухаживать за его могилой. Сначала это делала сама Мария Ивановна, а потом передала эту заботу дочери. Марат все это описал. И описал со слов местных жителей, что происходило в лагере в день папиной смерти. В свое время из архива КГБ я получила на руки медицинское заключение о том, что «Дулатов скончался 5-го октября в лазарете Сосновецка. при явлении нарастающей сердечной астмы». Фактически инфаркт. А это значит, что сердце его не выдержало при виде страшной гибели таких, как он, узников.
- Наверное, этот поджог и расстрел были связаны с какой-то датой. Возможно, с годовщиной убийства Кирова? Такое практиковалось в лагерной системе.
– Да, 30-м году, например, 21 января, в день рождения Ленина расстреляли Жусупбека Аймаутова, Ахмета Байтурсынова, Динмухамбета (Динше) Адилова, Абдрахмана Байдильдина, Ахметсафа Юсупова. Следствие еще не закончилось, приговор не вынесен, а их уже пустили в расход. Немцы такие вещи делали в юбилей Гитлера. Но у наших какая-то законность в те времена еще сохранялась. Так, среди лагерных документов оказалось разрешение в ответ на обращение местных жителей захоронить папу в порядке исключения на вольном кладбище по светскому обычаю. В 37-м году о таком и речи быть не могло. Так что благодаря этим поблажкам мы получили юридическую возможность перенести папины останки на его родину в Тургай. Кроме того, мне выслали его записи, дневники. Сохранился тюркско-русский словарь - несколько тетрадок, исписанных карандашом. Передали даже его очки.
– Говорят, что вашему папе пытались устроить побег из лагеря и уйти за границу.
- Действительно, было такое. К тому времени СССР возобновил торговлю с Францией, и судна, ходившие в Белом море, останавливались на рейде на Соловках. На одном из них прибыл посланный Мустафой Чокаем человек, пришел к отцу и предложил уехать с ним. Но папа не согласился. Он сказал: «Рано или поздно я освобожусь, что же я буду Родину продавать? У меня семья. Вы меня увезете, и я буду там, во Франции, радоваться свободе, а в это время из-за меня лишат этой самой свободы моих родных». Все это он рассказал маме, когда они приезжала к нему на свидание.
– Интересно, а сколько раз ваш папа сидел в тюрьме?
– Серьезно и основательно трижды – в 1911 году в Семипалатинске, в 1922 снова там же и в 1928 в московской Бутырке.
- Папа хорошо читал свои стихи?
- По-моему, он вообще их вслух не читал. Я даже не знала, что он их пишет, потому что впервые услышала их через год после папиной гибели. Я была тогда доме отдыха «Просвещенец», и мы с женой известного языковеда Шонанова - Шайзадой решили подняться на гору. Пошли. И вот она стоит на скале и читает что-то красивое и рифмованное. Я рот открыла, слушаю. А она говорит: «Ты что, не знаешь, кто это написал?». Я говорю: «Нет». «Но ведь это стихи твоего папы!». Представляете! Приехав домой, я к маме: «Ты почему от меня скрываешь, что у папы такие произведения? Я хочу иметь его книги!» И она пошла к Карткоже Тоганбаеву, попросила у него роман «Бахытсыз Жамал». И вот только тогда я прочитала эту книгу отца. И мне так хотелось оставить ее себе – ведь в семье у нас ничего папиного не было – при аресте все конфисковали. Но мама говорит: «Нет, это чужое. Верни». Я поблагодарила и вернула. А через три года Тоганбаев Карткожа был репрессирован, расстрелян, и все, что было в доме, забрали. Так что роман этот достался мне только в 60-м году. Тогда известный литературовед и историк, профессор Какишев ездил в Уфу, и там в библиотеке валялась куча списанных книг. Смотрит, а среди них произведения папы. Он попросил их, привез и подарил мне
- Вы готовили к изданию пятитомник вашего отца. Откуда брали материалы?
– Материалы собирали из всех библиотек. В основном из редких фондов Республиканской публичной библиотеки имени Пушкина (ныне Национальная библиотека РК), библиотеки Академии наук Казахстана.
Все рукописи и публикации на арабском шрифте в основном переводил Кыдырхан Кабигожин и сотрудники библиотеки Академии наук Казахстана. Считаю своим долгом отметить заслуги профессора Турсунбека Какишева в его неустанном исследовании трудов отца моего Мир-Якуба Дулатова. В 2004 году он совершил поездку в Казань вместе со своей женой Куляш, где обнаружил в архиве весьма продолжительную переписку между т. н. Государственной комиссией и жандармерией за 1913 год по поводу изъятия книги Мир-Якуба Дулатова «Оян, казах!». Позже. В 2006 году, Какишев опубликовал статью об этом в газете «Казах адабиети».
– А как много трудов было у вашего отца?
– Только статей (он был такой продуктивный журналист) у него более двух тысяч. Он их писал на самые разные темы. Как вулкан, моментально. Кстати, Марат откопал его работы по вопросу о таможенном формировании. Я не говорю уже о темах политики, образования, культуры. В 1985 году, когда КГБ ненадолго открыл свои архивы, появилась возможность ознакомиться с его личным делом. Там были очень подробные протоколы допроса, и там же было указано, что во время ареста были изъяты книги, рукописи. Например, историко-этнографический труд о происхождения казахов, конечно, был уничтожен. Об Абае у него была статья – он один из первых его биографов. Букейханов написал некролог в день смерти поэта и просветителя, а папин материал был приурочен к десятилетию со дня смерти Абая. Вообще от изъятых материалов и рукописей практически ничего не осталось.
- И еще один – очень деликатный – вопрос. Как сложилась ваша личная жизнь?
- Первый муж у меня был Алибек Конратбаев - литератор, секретарь Союза писателей Казахстана. Он закончил КазПИ, филологический факультет. Я вступила с ним в брак по желанию папы, который в 1934 году переправил маме из лагеря послание на тряпочке с ладонь величиной и чернильным карандашом написал мне такое благословение: «Если не возражаешь, мое желание, чтобы ты вышла замуж за Алибека». Что-либо возразить, как вы понимаете, мне и в голову не приходило. Слово папы для меня было свято, и так же свят был Алибек, которого к моему огромному горю так же, как и многих других в тридцать седьмом году арестовали и сразу после «тройки» расстреляли. Он был хорошим, интеллигентным человеком, любил и берег меня. Мы прожили всего полтора года, у нас был ребенок, но он, к сожалению, умер. Алибек был старше меня, и в этом году будет отмечаться его столетие.
Второе замужество мое было неудачным, поэтому я не буду ничего о нем говорить. А вот союз с Абеном Сатыбалдиевым был скреплен самой трогательной обоюдной любовью. Прекрасный журналист, высококвалифицированный переводчик, он работал в газете «Социалистик Казахстан», а потом первым заместителем директора Советской казахской энциклопедии. Мы прожили очень счастливо 27 лет, но в июне 1974 года после операции Абен скончался. Все наши дети – Динар, Нурлан, Жанна и Ерлан свято чтят память отца, равно как и память деда Мир-Якуба. Каждый из них профессионал в своем деле, и живем мы дружно, любя друг друга и заботясь друг о друге.
2000 год. |