Ушел из жизни Виктор Бадиков. Ушел надежный человек. То, что называется, опора. Опора на все времена, во всех случаях жизни. И хотя мне не приходилось обращаться к нему за какой-либо помощью, я знала, что если вдруг возникнет необходимость, он окажет ее тут же. Виктор все чувствовал, все понимал без лишних слов и разъяснений, и это было общение на том особенном уровне, который определяется термином «шестое чувство».
Университетский курс наш был большой – плюс-минус сорок человек, распределенных по двум группам. Но это было единое целое, зацементированное на таких ребятах, как Виктор. Друзьями его были Сева Харченко, Булат Искаков, Володя Паппазов. Хорошая, добрая компания, задававшая тон нашему студенческому бытию. В меру серьезные, в меру хохмачи, в меру выдумщики каких-то интересных дел. Взять, к примеру, памятный для многих подготовительный рабфак, где мы, старшекурсники, преподавали завтрашним абитуриентам КазГУ необходимые для поступления дисциплины. Одним из организаторов его был Виктор Бадиков. Или вот одна из первых казахстанских стройбригад, сформированная Виктором во время нашей целинной эпопеи в поселке Казантай. Осмотрев однажды не больно-то притязательное совхозное хозяйство, ребята вызвались помочь местным жителям, и уже на второй день принялись за возведение кошары, а потом еще и достроили здешнюю школу. В стенах университета по инициативе Виктора не раз проводились очень любимые в то время поэтические встречи и вечера, обсуждения книг и журнальных публикаций, выпускались великолепные, пронизанные остроумием курсовые стенгазеты. И уж, конечно, надолго остались в памяти всех такие неповторимые, а потому незабываемые костры во время наших ежегодных пребываний в колхозах и совхозах необъятного Казахстана.
К кострам, как и ко всему остальному, Витя относился серьезно и благоговейно. Основательный, во всем системный человек, он со своей командой ребят готовился к этим вечерним романтическим сидениям с необычайной тщательностью. Заготавливался невесть где (кругом голимая степь!) костровый материл, появлялись откуда-то бревна и коряги, на которых рассаживалась вся наша братия, здесь же пристраивалась пара гитар, выкладывалась горка из хрупких, легко горящих веток, и когда наконец в небе вспыхивали мириады ярких, весело мерцающих, живых звезд, кто-то из организаторов предстоящего ночного сидения подносил к этой самой горке вожделенную спичку, и все вспыхивало вокруг волшебным светом костра. Это был настоящий, тонко срежиссированный священнодейственный ритуал, целью которого было приобщение к таинству красоты. Юность – она ведь и сама по себе романтична, а мы были романтиками еще и по природе того времени – времени внутреннего раскрепощения, душевной открытости и доверчивости.
Пели всё – совсем детские и от поколения к поколению переходящие студенческие песни, хулиганские полублатные и народно-частушечные, романсовую классику и нарождающиеся мотивы периода оттепели. Все это было радостно, значимо и проникновенно, и, вживаясь в неповторимость момента, мы становились друг для друга как бы совсем родными.
Виктор был хорошим студентом. Положительным. В том смысле, что на него можно было во всем положиться. И по части шпаргалок, и при написании диплома (были у нас прецеденты коллективного создания этих работ, где Витины услуги были весьма старательными и существенными). Нет, он не был круглым отличником. Просто он был вдумчивым, серьезным, чуть ли не с первого курса определяющимся на будущее студентом. Уже в первого курса он был нацелен на глубокое познание русской литературы, ее лучших имен и образцов. Самыми авторитетными для него были Юрий Тынянов, Юрий Олеша, Константин Паустовский, Анна Ахматова, Александр Блок. Каждую возможность использовал он (благо, родители делали все для осуществления им задуманного), чтобы побывать в той или иной литературной усадьбе, посетить пушкинские места, съездить в Ясную Поляну, Тарханы, попасть в музей Достоевского, Чехова и т. д. Читая лекции на рабфаке, он пробовал себя в преподавании, запасался литературоведческими книгами, собирал (и собрал!) отличную библиотеку. Завязывались и научные связи с нашими педагогами, писателями, поэтами. Словом, уверенно и последовательно входил он в будущую профессию критика и литературоведа. На первых курсах вхождение это шло в основном при помощи нашей Публичной библиотеки имени Пушкина (ныне Национальная библиотека РК), где мы, студенты, пропадали денно и нощно, оставляя время лишь на лекции, сон и а la поесть.
Самым верным другом, спутником и столь же увлеченной в занятиях напарницей была для Вити Кайша, она же Катя Сатиева – впоследствии кандидат филологии, бессменный преподаватель Политехнического института. Их дружба, как и дружба с Катиным мужем, нашим сокурсником по казахскому отделению, в будущем доктором философии Сонарбаем Танкаевым являла собой образец преданности и сердечной теплоты. Катя, Сонарбай и их замечательные дети всю жизнь были очень родным и мне людьми, и проявление их любви к Вите я наблюдала не раз. Дружба Кати и Виктора не была навязчивой и уж ни каким образом не въедливой. Ее отличала верность и беззаветность, а также взаимная поддержка, что для Кайши, которая воспитывалась в детском доме, было чрезвычайно важно. Все основывалось на общности литературных и человеческих пристрастий и симпатий. Имела место и взаимовыручка. Если Кайша почему-либо пропускала какую-то лекцию, Витя подробно конспектировал ее. То же самое делала и Кайша. Так сохранялась элементарная последовательность того или иного учебного курса, что помогало при подготовке к экзаменам. Вообще они всегда прислушивались друг к другу, и если один открывал что-то новое, выкапывал нечто редкое, это тут же становилось достоянием другого. А потом… Потом они обменивались мнениями.
Когда за год с небольшим до гибели Виктора мы потеряли Кайшу, для него это была одна из самых тяжелых утрат.
Вообще умение, а точнее, талант дружить был одним из основных свойств натуры Виктора. Достаточно вспомнить, как с наиполнейшей отдачей всего своего существа чтил он, берег и лелеял отношения свои и своих друзей с очень самобытным, преждевременно ушедшим из жизни поэтом Олегом Постниковым, как до последних мгновений был предан дружбе в незабвенными Севой Харченко, Тамарой Мадзигон, Милой Лезиной, Инной Потахиной, Юрой Гертом, Морисом Симашко, Игорем Софиевым, Руфью Тамариной. Он помнил все значимые для них даты, не пропускал случая выразить свою любовь и признательность, когда надо, помогал деньгами, ехал в Чимкент, Караганду, Целиноград и еще Бог знает куда, чтобы навестить нуждающегося в поддержке или сраженного недугом друга, а то просто по зову сердца. А чего стоит отмеченный незадолго до кончины Виктора золотой пятидесятилетний юбилей абсолютно безоблачной, начавшейся под сводами родной alma mater нашей - КазГУ и длившейся всю жизнь дружбы его с не-разлей-вода Адольфом Арцишевским!
Или вот. На нашем курсе двое студентов были инвалидами по зрению. Витя Власенко не видел стопроцентно, а у Иры Поротниковой был минус 14. Мы все поочередно занимались с ними, и организацию этой помощи добровольно взял на себя Витя Бадиков. Власенко после защиты диплома уехал в другой город, а Ира жила здесь, в Алма-Ате. Долгое время до полной слепоты она преподавала русский язык и литературу в обычной школе, а затем давала на дому уроки по настройке зрения. Как-то потеряв ее из виду, я много лет с ней не соприкасалась, и как же удивительно было мне узнать при встрече, что Витя Бадиков и Кайша все это время были близки с ней и ее сестрой Ксенией. Оказывается, они бывали друг у друга, обменивались семейными и литературными новостями и поддерживали Иру в ее поэтическом сочинительстве. Благодаря этой поддержке Ира сформировалась в хорошего поэта, чьи стихи никак нельзя отнести к несчастному, обездоленному судьбой человеку. В последние годы вокруг нее образовалось довольно широкое алма-атинское поэтическое братство, все собирались в ее с Ксенией доме, читали стихи, слушали то, что написано ею. В пору работы в литературно-драматической редакции Казахского радио я сделала большую передачу с записью Ириного чтения, эта пленка у меня хранится до сих пор, и когда Витя был жив, мы время от времени, сидя на моей кухне, прослушивали ее.
Интеллигент по природе своей, Виктор был человеком долга. Долга и чести в самом высоком, изначальном смысле этих слов. Он никогда не ныл, не жаловался на усталость или неимоверную загруженность (а таковые были ой-ой-ой!), не ссылался на нехватку времени, если нужно было побывать у кого-либо из друзей. Сколько раз мы встречались с ним на условленном заранее углу, чтобы повидать безнадежно больную к тому времени Инну Потахину! Нет, мы ходили к ней и порознь, но двойной приход наш воспринимался ею особенно радостно. Во время этих посиделок, наполненных как серьезом, так и всяческими хохмами из жизни литературного и театрального мира (прикованная к постели, Инна исполняла в те поры работу заведующей литературной частью Республиканского русского ТЮЗа), очень эмоциональная, оптимистичная, отзывчивая на любое дружеское проявление Инна едва ли не полностью отвлекалась от боли и забывала о своем недуге. «Ну, кажется, мы ей немножко помогли!», - подытоживал, как правило, Витя, на чем мы и расставались до следующей, нередко такого же рода встречи.
Многолетние очень близкие отношения связывали меня и Виктора с семьей наших сокурсников Булата Искакова и Тамары Шульги. У каждого из нас они строились по-своему, но когда наступал некий критический момент, мы волей-неволей сходились. Семья эта была проблемной, жила, как на вулкане, и поводов экстренно-спасательного свойства за долгое ее супружеское бытование было, увы, немало. Все случаи востребования Виктор предчувствовал интуитивно, всегда появлялся в самый нужный момент и умел тем самым снять напряжение. Впрочем, до поры, до времени. Пока Господь не призвал к себе сначала Булата, а немного погодя и Тамару. И вот в том и в другом разе из друзей этой неспокойной пары на похоронах были только мы с Витей. Прискорбно, конечно, но, бывает, оказывается, и так.
Училась на нашем курсе совершенно удивительная, божественная в своей стати и красоте Тая Савченко. Степенная и величавая, она запомнилась многим из нас своим проникновенным грудным голосом, исполнявшим классические русские романсы и украинские песни. Были в их звучании на корню подкупающее достоинство и невероятная глубина чувств. Таечку любили как студенты, так и преподаватели, а мужская половина курса буквально таяла перед ней и немела. Конечно, Тая могла спокойно, как то было с несколькими нашими сокурсниками, уже тогда найти дорогую себе половину и устроить личную жизнь. Но она была как бы выше этого и просто жила, осваивая такую занятную планету, как Литература. Потом были диплом, назначение в школу, аспирантура, замужество, преподавание в Карагандинском пединституте, защита кандидатской, работа над докторской, защита ее в Новосибирске. Пасьянс, казалось, сложился. Но Казахстан не признал присвоенного Россией звания. Понадобилась наша республиканская перезащита, а значит, долгое приготовление к ней, растянувшиеся на годы хлопоты, ходьба по инстанциям, бесконечные поездки из Караганды в Южную столицу. Забот полон рот, и все это время Витя, живя в Алма-Ате, едва ли не ежедневно общался с Таей, всячески поддерживал ее, давая советы, подсказывая более результативные ходы. Этакий Дон Кихот Ламанчский, добивающийся правды и справедливости для кого-то незаслуженно обиженного. Вместе с женой Валей он был неизбывно рядом все это время с Таей, вникая в каждую деталь, каждый нюанс этого затяжного и не очень красящего наши власти дела. И когда бы, насколько бы ни приезжала в Алма-Ату Тая, она всегда останавливалась в Витином доме. Иначе и быть не могло, иначе не мыслилось.
Решение о защите диплома формировалось не один и не два года. Другой бы на месте Таи плюнул на всю эту сут-ет суету сует, но Тая и сама оказалась человеком с характером, а уж при поддержке Виктора с характером вдвойне. Она добилась своего. Состоялась блистательная защита, в результате которой ей была присвоена наша, казахстанская степень доктора филологии, и это не позволяет более никому усомниться в бесспорности российской оценки состоятельности ученого.
Сокурсницей нашей была и Клара Турумова – самая близкая подруга моя и Тамары Мадзигон. Восторженно-романтическая, экзальтированная девочка, Клара заочно, по рассказам, услышанным в нашем доме, влюбилась в известного писателя и ближайшего друга моего отца Юрия Осиповича Домбровского, а потом, встретившись с ним, влюбилась еще больше и, несмотря на огромную разницу в возрасте, после семилетней переписки и платонического общения с кумиром своей души вышла за него замуж. Сделав это, она переехала в Москву, но связи с алма-атинцами, естественно, не прерывались. Все мы, включая Виктора, переписывались, перезванивались с Кларой, слали ей телеграммы, а когда случались наши командировки в Москву или Кларины приезды в Алма-Ату, встречались и говорили, говорили, просиживая до утра. Витя для Клары и Тамары был одним из наиболее ценимых ребят в ту пору, когда они были поварами той самой строительной студенческой бригады в Казантае. Таким же ценимым он остался и потом. То было не только родство, обусловленное целинными обстоятельствами, то было еще и родство душ, единство понимания мира, схожесть жизненных интересов и общность литературных вкусов.
Был довольно продолжительный период для Тамары Мадзигон и Виктора, когда они каждый в своем доме принимали такую же, как они, свободомыслящую интеллектуальную публику. В основном это была восходящая плеяда начинающих поэтов, прозаиков, литературоведов, передовых в своих устремлениях преподавателей, художников, киношников, музыкантов. Они жили токами времени, наступившей наконец-то долгожданной весны духа и это было веление самой природы, проявление ее созидательного естества. У меня же, так получилось, была своя жизнь, свой круг - не менее интересный, творчески состоятельный. Ну, а Клара жила в самой гуще московских литературных событий, потому что с созданием (под диктовку Кларой записанных) своих знаменитых романов «Хранитель древностей» и «Факультет ненужных вещей» Юрий Осипович буквально обрастал самыми что ни на есть талантливыми и совестливыми людьми хрущевской оттепельной формации. То есть, как бы то ни было, все мы, будто бы разойдясь, жили в одном измерении, набираясь у времени зрелости, высоты духа, строгости жизненных оценок, добротности отбора материала для отдачи людям. Будучи ведущим преподавателем Казахского пединститута, ныне Казахского Государственного педагогического университета имени Абая и занимаясь аспирантами, Виктор Бадиков вывел двух своих воспитанников на темы диссертаций, связанных с творчеством Домбровского. В этом помимо почтения к самому Юрию Осиповичу просматривается также и дружеское отношения Виктора к Кларе Турумовой-Домбровской.
Потребность и умение дружить составляли едва ли не основную часть Витиного существа. Среди его самых близких друзей, помимо Адольфа Арцишевского, Олега Постникова, Тамары Мадзигон, Таи Савченко, наш любимый учитель, он же отец пошедшей по его стопам Тамары, неизменный член нашей тесной студенческой компании, до последнего дыхания преданный нам всем Михаил Васильевич Мадзигон, наша обожаемая преподавательница латинского языка и латинской культуры Галина Васильевна Морозова, такие замечательные литераторы, как Юра Егоров, Виталий Старков, Бахыт Каирбеков, Бахытжан Канапьянов, Дулат Исабеков, Дюсенбек Накипов, Надя Чернова, Люба Шашкова, Сатимжан Санбаев, мэтр художественного слова и президент Казахского Пен-клуба Абдижамил Нурпеисов, Герольд Бельгер и многие, многие (несть им числа!) другие. Кого только ни отрецензировал он в свое время, кому только ни дал «добро» в большую литературу! Уход его из жизни – это драма нашей казахстанской словесности, ибо все нити ее сходились в руках высококвалифицированного, Богом данного ценителя по имени Виктор Бадиков. Говоря так, я, конечно, не открываю Америку. Это истина и, к сожалению, скорбного содержания. Он любил людей, а люди продолжают любить его. И я, его сокурсница, в том числе.
Людмила Енисеева-Варшавская. |