 Тысячи километров от разъезда Дубосеково, где сражались 28 героев-панфиловцев, до предместий Берлина прошла вместе с Ансамблем песни и танца Узбекской филармонии его главная и единственная солистка – Роза Багланова.
Роза Багланова – лауреат Международного конкурса вокалистов, легендарная певица, народная артистка СССР, кавалер орденов Ленина, Трудового Красного знамени, Дружбы народов и Звезды "Халык Кахарманы".
Песня на фронте... Она, по признанию тех, кто воевал, была не просто радостью для сердца, а и действенной, дарящей силу и надежду поддержкой. Услышать голос такой певицы, как Роза Багланова, было все равно, что получить подарок судьбы. И если ее, обладательницу волшебного сопрано, несколько поколений людей называют не иначе, как легендой и своим кумиром, то истоки этой любви и почитания нужно искать в том нелегком для всего советского народа времени - времени Великой Отечественной войны.
- 22 июня 1941 года. Сегодня, оглядываясь на прожитую жизнь, - говорит Роза Тажибаевна, - я понимаю, что день этот был для меня, как и для всего нашего народа, самым что ни на есть трагичным. Правда, в тот момент, когда пришло известие о начале войны, ни я, ни мои коллеги по женскому Ансамблю песни и танца Узбекской филармонии, этого не почувствовали. Просто, будучи в Самарканде, мы тут же свернули гастроли, возвратились в Ташкент, а оттуда отправились в Москву, где в срочном порядке формировались фронтовые бригады артистов. Программа у нас была практически готова, и она полностью отвечала требованию момента. Это были песни и танцы народов Советского Союза, и нас, 26 человек, сразу отправили под Москву обслуживать прибывающие туда части. Положение на этом участке фронта было, как известно, чрезвычайно сложным, и от нас требовалось всеми силами, всем участием своим и своим искусством поддержать дух солдат и офицеров.
Нас доставили туда 18 августа, и вот мы давали свои концерты. Машины в тех условиях нам не полагалось, приходилось переходить от части к части вдоль окопов и ограждений пешим ходом, неся на себе реквизит и костюмное снаряжение. С непривычки это было трудно, особенно мне, потому что я была единственной поющей солисткой, и вся основная нагрузка падала на меня.  До 20 песен за раз приходилось петь, и таких выступлений в день иногда было по нескольку. Концерты шли на позициях - на какой-нибудь площадке или поляне под открытым небом. Особенно тепло принимали нас только что прибывшие сюда мои казахстанские земляки. Я имею ввиду знаменитую впоследствии Панфиловскую, а в то время просто 316-ю дивизию, которая формировалась в Алма-Ате. Видела я самого генерала Панфилова. Среднего роста, крепкий, стройный, профессиональная военная выправка - таким он до сих пор остается в моей памяти. На одном из концертов наших был Бауржан Момышулы - сидел, просто слушал. 316-я, 78-я стрелковые дивизии, 1-я гвардейская, 23, 27, 28-я отдельные танковые бригады и кавалерийская группа генерала Доватора - вот поле нашей деятельности под Москвой в канун решающего за нее сражения. Потом, когда начались горячие, ответственные бои, нас перебросили в другое место, и уже дальнейшие наши пути определялись ходом боевых действий, передвижением воинских частей и распоряжениями командования, которое решало, где мы нужнее всего. Тут были I Украинский, I Белорусский, другие фронты, и повсюду мы ездили следом за армией, нередко преодолевая в день по 100-200 километров. Шло наступление наших войск, они брали города, населенные пункты, и тут же вслед за ними вступали туда мы. Было даже так: мы только дали концерт, двигаемся дальше и видим - вот они, бойцы, которые только что нам хлопали, но уже убитые или раненные.
- То есть, война в самом ее натуральном, неприглядном виде!
- Да, одна только Украина чего стоила! Сожженные до тла целые деревни, разрушенные города, разбомбленный Киев с обломками Крещатика! И всюду смерть, смерть, смерть. Помню, один из концертов шел почему-то чуть ли не в километре от передовой линии. Стою пою, а в это время, подняв автоматы выше головы, бегут по полю наши солдаты. Вижу, как падает кто-то из них, потом встает, бежит, опять падает и не подымается. Значит, тяжело ранен или погиб. Или вот запечатлевшаяся навсегда панорама: летят фашистские самолеты, вражеский танк стволом прослеживает, где скопление наших, и посылает снаряд за снарядом. А наши идут и идут в атаку. Грохот, лязг, человеческие крики... Музыка войны.
Едешь - вон там, там в степи лежат погибшие. Наши или фашисты - не видно, но лежат по всему пространству. А то какое-то село на Украине, на заплоте кринки, и тут же среди них - насаженный на кол восьмимесячный младенец. Вот так - воткнули и оставили. Это какое же зверство! И он, этот младенец, преследует меня всю жизнь - как образ страшного варварства и жестокости. Жуткой дьявольской силы, которую нужно остановить во что бы то ни стало.
Чего только ни повидал наш ансамбль в то военное время! Были самые неожиданные встречи с родными или близкими людьми, были обстрелы, бомбежки, тяжелые переходы, трагические потери, а были и казусы. Например, однажды, сами того не ведая, перешли мы линию фронта. Руководителем коллектива нашего была замечательная, разумная и боевая по характеру своему женщина - Гаухар Рахимова. Жена генерала, сама танцовщица, мать пятерых детей, она была старше всех нас лет на 20, и мы слушали ее беспрекословно. И вот день, боевые действия, нам надо попасть в какое-то селение, и мы идем. Бомбы летят, танки идут, орудия стреляют. Я говорю: "Апа, куда мы едем? Посмотрите, с левой стороны наши идут в атаку!" А она: "Майор знает, куда. Куда сказал, туда и будем следовать!" А вдруг видим - за нашей машиной три мотоциклиста: "Куда? А ну, назад!" Оказывается, мы заблудились, повернули не в ту сторону. Генерал в бога мать ругается: "Я разведчиков не могу послать - такой огонь, а вы как на прогулку! Еще бы чуть-чуть, и вы у врага! Видите там дом? Это фашистский штаб. Пока мы его не возьмем, вам там делать нечего". И в погреб нас. Запрятали среди бочек с солениями и картошки, и лишь через три дня, когда немцев выкурили из того злополучного дома, нас выпустили на волю.
- Там, конечно, было не до песен?
- Да, зато перед тем, как наши брали Киев, ох как мы работали! Утром концерт, в обед, вечером два, а то и три. Одна пою, остальные из ансамбля на подпевках и подтанцовках. Вижу лица солдат, и душа то радуется - так они хорошо слушают, то кровью обливается - многие из них, конечно же, погибнут. И так везде, по всему пути следования нашей армии. Тогда же, в 1943 году, но уже в Белоруссии вызвал меня генерал. "Доченька, говорит, - я знаю, ты патриотка, любишь Родину. Мы все любим ее. Завтра с утра будет наступление. Солдаты лежат в окопах, несколько недель ждут его, ничего видят и не слышат. Прошу тебя - выйти к ним, спой! Посмотрят они на тебя, вспомнят своих сестер и девушек любимых, лучше воевать будут". И вот повел меня туда старшина узенькой такой дорожкой. "Вы, - говорит, - ступайте там, где я наступаю. Кругом заминировано". Дошли какого-то места, он меня под мышки взял, поднял и опустил в окоп. Глубина - два метра. Вода, листва от деревьев, сучки нападавшие. Я как опустилась туда, а там солдаты - человек 10-15. Огляделась я, поздоровалась и, освоившись так, давай напевать. А там же длинный-длинный коридор этих окопов - возьмешь ноту, и тут же эхом по всей цепи отзывается. Осмелела я, запела во весь голос, а минут через 15-20 стрельба началась. Прибежал капитан: "Сестра, пойте тише! Фашисты, видимо, решили, что с песней вашей мы готовимся в атаку, пошли стрелять". Пришлось петь вполголоса. Потом капитан говорит: "Мы вас не можем отпустить, пока не сядет солнце. Придется вам задержаться у нас". И вот пока ждали заката солнца, я все ходила по окопам, смотрела, как ребята там устроились, разговаривала с ними. Они там по двое-трое сидят, молодые, всем лет по 18-20. Кто-то шутит, кто-то просит письмо отослать при случае. Так мне запомнился этот день!
- Но ведь это действительно исключительная ситуация!
- Да, если ее проиграть, скажем, на сцене или на экране, скажут, что это плод искусственного, далекого от жизни воображения. Но, тем не менее, это было, как было и продолжение. Вскоре после этого руководительница наша Гаухар-апай говорит, что меня вызывает к себе маршал Конев. "Завтра вечером пойдем к нему", - говорит. Я не поверила. Но все оказалось правдой. Когда мы пришли к Ивану Степановичу, он, увидев меня, осмотрел с головы до ног, подивился моим чуть ли не до пола косам. "Ага, - говорит, - не удивительно, что бойцы полюбили вас. К тому же вы смелая, окопы вас не страшат. Что ж, будем награждать!". Было это 30 апреля 1943 года, и тогда же из его рук я получила свою первую медаль "За боевые заслуги". Вручил он сам и попросил быть у него в штабе на встрече Первого Мая. Я, конечно, согласилась, и этот праздник остался памятным для меня на всю жизнь. Был стол, хорошие люди, песни, шутки и танцы, которые перемежались с фронтовыми донесениями. А потом Конев попросил своего адъютанта, чтобы тот покатал меня на маршальском коне. Конь была красавец. А поскольку в детстве папа учил меня сидеть на лошади, то я выглядела вполне достойно.
- Вы говорите "первую медаль" вам вручил командующий I Украинским фронтом маршал Конев...
- Да, а позже, 22 февраля 1945 года, в канун Дня Красной Армии, вторую медаль "За боевые заслуги" я получила от Рокоссовского. В три часа дня мы отпели концерт для бойцов, а в шесть вечера с Гаухар-апай были уже на приеме у маршала. Присутствовало всего человек десять - член военного совета генерал Попель с женой и дочерью, еще генералы, один полковник и мы. И вот, представив меня своим гостям, Константин Константинович вручил мне награду, сказав при этом такие слова: "Придет время, и вы станете гордостью многонациональной советской культуры!"
- Маршал таких слов зря сказать не мог. Значит, действительно, ваши заслуги были велики. Как много концертов вы дали и что именно пели?
- Слово "много" в этом случае включает в себя понятие "бессчетное количество". Оно действительно так, если иметь ввиду, что боевой путь нашего ансамбля пролег от Подмосковья по Украине, где мы были с нашими войсками как при отступлении, так и при наступлении, по России - я говорю о Сталинграде, Курске, Орле, Смоленске, по Белоруссии, Польше, Восточной Пруссии. И всюду концерты, концерты. Конечно, горько было осознавать в начале войны, что враг мощнее нас, но зато какой радостью полнилось сердце, когда наши солдаты освобождали города! Словами этого не передать! В Восточную Пруссию приехали, генерал Рахим Сабиров - казах из Узбекистана поднял меня, поставил на танк, и я на танке стояла и пела. И надо было видеть, как это выступление принималось бойцами и местным населением! Что касается репертуара, то он был обширным. "Ой, туманы мои, растуманы", "Самовары и самопалы", "Синенький платочек", "Соловьи", "Танцуй, танцуй!"... С неизменным восторгом в любой аудитории принимались "Саратовские частушки"- видать, шутки, юмора, улыбки не хватало. Пела я все, что было написано специально для фронта. Пропаганда в то время работала на высочайшем уровне - будучи едва принятыми, песни тут же рассылались по всем фронтовым бригадам. А мы добавляли к ним еще и песни народные - узбекские, белорусские, украинские, татарские, таджикские, башкирские... Я за концерт 20-25 песен пела. Сколько было национальностей в той или иной части, на стольких языках я пела. Аккомпанировали мне на народных инструментах - гармошка, гитара, баян. Что удобно было по условиям. "Темную ночь" и "Тальяночку" я исполняла первая, а Марк Бернес пел ее уже после меня. Кстати, "Тальяночку" Соловьев-Седой посвятил мне. Помните: "Играй, играй, тальяночка, рассказывай сама о том, как черноглазая свела с ума!"
- Так что вы про себя пели?
- Выходит. Вообще все мы были молодые девчонки, красивые. У меня косы длинные, талия тоненькая, 48 сантиметров. Так что ребята действительно сходили с ума. Письма писали, стихи посвящали, сами песни сочиняли и просили включить в программы концертов. "Ой, красавица, красавица, ты меня полюби!" - пел один солдат. Все подсмеивались над ним. Мы ведь как: три-четыре дня концерты даем, а потом дальше едем. А ребята подтрунивают: "Уезжает твоя красавица, что будешь делать?"
- Ну, а "Самара-городок"?
- О, кто только ее ни слушал! И простые солдаты, и генералы, и маршалы, и даже потом, уже после Победы, сам генералиссимус, у которого мне пришлось побывать в гостях. Простая, искренняя песня эта подкупала всех, независимо от звания или возраста. Позаимствовала я ее у замечательной, если не сказать великой, певицы Лидии Андреевны Руслановой. Она пела ее еще до войны, а потом жизнь этой песни продолжилась уже в моем исполнении. "Самара-городок" живет во мне всегда. А с военным временем связан такой образ. Начинается наступление, и солдаты идут в атаку. Потом появляются раненые. Кто-то после перевязки уходит снова в бой, успев пошутить по пути: "Успокой ты меня, успокой ты меня!" А я стою и машу, машу им вслед рукой.
- А казахский репертуар был большой?
- Конечно! Все народные песни. Я помню, пригласил меня однажды офицер-казах. Оказывается, командир сказал ему, что есть такой ансамбль с казахской певицей. "Хорошая, - говорит, - эта девчонка, звонкоголосая. Ты выпроси ее к себе в часть". И вот он прислал за мной солдата. Ну, я спела им десять казахских песен - "Майру", "Зауреш", "Саулемай", "Елемай", "Срымбет", "Кыздарай", другие, а также русские "Степь да степь", "Ах ты душечка!", "Очаровательные глазки". А когда война кончилась, я встретила его уже в чине майора в колхозе "Кзыл-Ту" Кокчетавской области. Пришел такой радостный, красивый, статный. Увидел меня и заплакал.
- На каких площадках выступали?
- В основном на улице. Зимой и летом. Сколько раз я болела, но Бог спасал. Помню, в Калинине - сорокаградусный мороз, генерал говорит: "Доченька, они идут сразу в бой - целая дивизия! Спой им!" А у меня ресницы белые от мороза, горло от холода перехватило. Но три-четыре песни я спела. Пока все бойцы не прошли, я все стояла и пела. Выступления в блиндажах и землянках - как пить дать! Бывало много народу, бывало мало. Иногда командир хочет послушать, приглашает в блиндаж. Пели лирические песни, фронтовые, хорошо слушались старинные романсы, особенно "Очаровательные глазки" Булахова.
Атака - это страшно. Мужчины не выдерживали, отступали. Но вот подбегаем к раненому, плащ-палатку расстилаем, медбрат к телу прикладывается, определяет. Кто будет жить, сразу кладем и бегом в медчасть. Принесем, раненому тут же три-четыре укола, глядишь - глаза открыл! Но два раза я схитрила - жалко раненого. А пока несли - умер. За это от медбрата мне очень попало. Был, правда, случай, когда я упросила оторванную у женщины ногу забрать вместе с ней. Медбрат было ни в какую – бесполезно, мол. Ан, нет! И представляете, в семидесятых годах на гастролях в Евпатории выходит вдруг на середину зала зрительница и громко так всем: "Эй, вы знаете, кто эта поющая артистка! Да она же моя спасительница! Она под Киевом меня с поля боя вытащила!" Вот так-то тридцать лет спустя".
То же примерно было и в Южно-Сахалинске. Там мужчина меня узнал. "Ленинград, - говорит, - помнишь?" Еще бы не помнить! Тогда, в 44-м, так бомбило, так бомбило! Налет на госпиталь был - 43 человека погибли. А из тех, что остались, все почти тяжелейшей степени ранения. Мы, пока нет концертов, помогаем, как всегда в таких случаях, медперсоналу - забинтовать, что-то поправить, подать судно, принести еду. И вот глядишь - красавец, тело крепкое, здоровое, а обеих рук, как и ног, нет. В люльку его положат - в сеточку такую, он кричит: "Убейте меня, убейте, кому я нужен?" Особенно один ко мне приставал: "Скажи, ты полюбила бы меня? Полюбила? Кому я нужен без ног и рук?" Отворачиваешься, слезы в глазах, ничего не скажешь, уходишь. Три-четыре таких несчастных, и я уже никакая. И вот сейчас, после концерта: "А ты помнишь, ты помнишь?"
- А как с вами обошлась судьба?
- В общем-то, господь меня хранил. Чтобы закончить медицинскую часть моего рассказа, хочу вспомнить про Варшаву. Разрушена она была донельзя. И еще бомбили, бомбили. А мы в особняке, где госпиталь. Прямо на полу тяжелораненые. Кому осталось жить два часа, кому четыре. Как крикнут: "Воздух", все ходячие убегают. А моя Гаухар-апа за руку меня держит и говорит: "У тебя на груди награда боевая. Ты бросить людей не имеешь права. Стой! Если умрем, значит, судьба. А если не судьба - уцелеем". Раненые видят всю суматоху, просят: "Сестра, не уходите, не уходите!" Самолеты улетают, мы начинаем концерт. И вот, помню - лежит передо мной молодой боец, смотрит только на меня. Меня всю перевернуло от этого взгляда, но я виду не показываю - пою. А он рукой знак дает - подойди! Подошла, он: "Воды!" Я побежала за водой, принесла, он глотнул, в последний раз вздохнул и умер. Вот такие были трагедии!
Весть о Победе мы встретили в Москве. Нас туда отослали, хотя мы готовились 1-го Мая петь в Рейхстаге. Но командировка была до третьего мая, второго числа мы дали последний концерт. Было это под Берлином. От самого Берлина мы были в 70-ти километрах. Следующий наш концерт был уже в Доме офицеров столицы советской Родины. Это было ярко, радостно, торжественно. Но это была уже другая - мирная эра.
|