Народную художницу Казахстана Гульфайрус ИСМАИЛОВУ знает в республике едва ли не каждый. Замечательный живописец, автор портретов Шары Жиенкуловой, Куляш Байсеитовой, Шолпан Джандарбековой, Бибигуль Тулегеновой и других звезд нашего искусства, она, будучи художником, а потом и главным художником Государственного академического театра оперы и балета имени Абая, блистательно оформила тридцать оперных и балетных постановок. Благодаря ее таланту художника-постановщика красочно, колоритно и этнографически точно предстала на киноэкране известная всем легенда "Кыз-Жибек". Посчастливилось Гульфайрус выступить в кино и как актрисе. Обо всем этом записанный на репортер ее рассказ.
- С кино меня судьба свела в самом начале моего жизненного пути, - говорит Гульфайрус Мансуровна. - В 1950-м году после окончания Алма-Атинского театрально-художественного училища имени Гоголя, где педагогом моим был незабвенный Абрам Маркович Черкасский, я поехала в Москву поступать в Суриковку, то есть в Московский художественный институт имени Сурикова. Но там не было общежития, и меня на время приютила женщина-казашка, которая работала в Казахском постпредстве. И вдруг в какой-то момент звонят ей из киностудии имени Горького: «Нам, - говорят, - сказали, что у вас остановилась девушка, которую мы хотели бы попробовать на героиню в фильме "Алитет уходит в горы". Оказывается, там, в этой картине в то время снимались тогдашние слушатели нашей Актерской киношколы при Алма-Атинской киностудии художественных и хроникальных фильмов Нурмухан Жантурин и Кененбай Кожабеков. Вот они-то и посоветовали режиссеру-постановщику Марку Семеновичу Донскому пригласить меня для участия в его фильме. Выслушала я это предложение и стала прикидывать – ладно, в этом году я поснимаюсь, денежки заработаю, а на следующий год поеду в Ленинград поступать в Репинку, то есть в Институт живописи, скульптуры и архитектуры имени Репина при Академии художеств СССР. Здесь-то, в Москве, мне сказали, что все равно общежития нет. А в Ленинграде как будто с этим порядок. Решила так и пошла на студию. Прихожу, а там, оказывается, аврал. Полфильма уже сняли, а с героиней до сих пор не определились. Просмотрели с десяток претенденток, но все не то. Я, правда, этого не знала и держалась спокойно, без смущения. Пошли расспросы - как, что, из какой семьи, где училась после школы, какие планы на будущее? Смотрю, оператору Сергею Павловичу Урусевскому я понравилась. «Так, - говорит он, - чукчу хочешь играть?..» и всматривается в глаза. А Коля Кожабеков тут со мной рядом, болеет за меня, очень хочет, чтобы я попала на фильм, говорит: «А что если ее глазки-то чуть-чуть подтянуть бы?». Тут же подошел ко мне гример, что-то поколдовал на моем лице, я превратилась в такую нужную им всем героиню по имени Тыгрена, и режиссер Марк Донской буквально всплеснул руками. Это было потрясающе!
В общем, меня взяли. Без пробы, без ничего. Снимаясь в этом фильме, я получила прекрасную школу общения с людьми, работы на съемочной площадке и партнерства с профессионалами ранга Льва Свердлина. Так что первое соприкосновение с кино было для меня чрезвычайно интересным и во многом познавательным.
Отснявшись у Марка Семеновича Донского, я вместе с ребятами поехала домой в Алма-Ату. А там мой однокашник по училищу Камиль Шаяхметов говорит мне: «Гуля, тебе крупно повезло. Общеобразовательные экзамены в Репинку будем сдавать здесь, в нашем училище, а специальность уже в Ленинграде». Так сбылись мои планы насчет института, где, учась на третьем курсе отделения живописи, я встретила Женю Сидоркина, и мы вскоре с ним тайно поженились.
После окончания учебы в Репинке меня направили в Алма-Ату преподавателем в родное училище. Но педагогика мне не давалась, потому что мои послевоенного поколения ученики были на восемь-десять лет меня старше. Такая разница меня очень смущала, и я обрадовалась, увидев объявление о пробах на фильм "Ботагоз". Правда, приглашали семнадцатилетних, но я все-таки решила пойти. Тем более, что до поступления в институт я с группой казахских ребят снялась в картине "Алитет уходит в горы". Первый, кого я встретила на "Казахфильме", был один из создателей легендарного «Турксиба», постановщик будущей картины Ефим Ефимович Арон. Как всегда, в его любимом берете, с неизменной трубкой во рту. Я подошла к нему и говорю, что хотела бы попробоваться на роль. «Я знаю, - сказала я ему, - как это делается, потому что уже снималась». "Да! - заинтересовался Арон, - а у кого?". "У Марка Донского", - говорю. "У Марка Донского! - удивился он. - Ну, если так, то идемте".
Ну вот. Сделали фотопробу, и все. Проходит месяц - тишина! Еще неделя - глухо. А я переживаю. И от нетерпения великого взяла да и нарисовала на бумаге эскиз костюма Ботагоз, а потом написала себя в нем масляными красками. Получился комплиментарный такой автопортрет. Наконец звонок: "Приходите, вас ждет Ефим Ефимович". Боже, как я туда шла! Не шла - летела! Встретили меня хорошо, и я показала Арону свое живописное творение. Посмотрев его, он сказал: "Ну что, все так и есть! Вы правильно почувствовали свою будущую героиню". Тут же сделали с меня кинопробу. А после проявки пленки Ефим Ефимович говорит: "Мы вас взяли, Гуленька, на главную роль. У вас в глазах содержание".
Воспитанник Московской киношколы Абрама Матвеевича Роома, Арон был известен как один из сценаристов документальной ленты "Турксиб". В художественном кино он работал вторым режиссером у Михаила Ильича Ромма. "Ботагоз" была его первой самостоятельной игровой картиной, но делал он ее спокойно, взвешенно, точно зная, что за чем следует. У него были астрономические познания в разных областях жизни, но особенно ему близко было кино, и работать с ним было одно удовольствие. Интеллигент высочайшего класса, Ефим Ефимович обладал точной и внятной речью. Нарисует картину в двух-трех словах, и ты вживаешься в нее, перевоплощаешься. "Не навязывай, - говорил он, - партнерам своей линии. Кого-то это раздражает. Находи всему объяснение". Усвоенные с его слов и пережитые во время съемок профессиональные истины не раз помогали мне и потом.
Там же, на съемках «Ботагоз», судьба свела меня с уникальным человеком – заслуженным деятелем искусств республики Павлом Яковлевичем Зальцманом. Он был художником картины, и, несмотря на разницу в возрасте, мы быстро подружились. Он знал едва ли не всех моих институтских (оказалось, что я училась в его родном Ленинграде) педагогов. Ему импонировали мои оформительские работы, он доверил мне самой делать костюм для моей героини, и он признавал меня как актрису. Более того, Павел Яковлевич очень любил моего мужа Женю и очень ценил его графические работы. Мы часто бывали друг у друга. Приглашая нас домой, он устраивал показы своих работ, читал собственные литературные сочинения.
Художник филоновской школы, блистательный знаток мирового искусства, Зальцман приехал в Алма-Ату во время войны с последней партией ленфильмовцев. Пока шли бомбежки Ленинграда, он как художник вместе со своими коллегами по профессии участвовал в маскировочных работах города.
Мне нравилась в Павле Яковлевиче его исключительная культура. Он никогда не менял скоротечно своего мнения. В разговоре с людьми возвышал их. Я никогда не стеснялась ему показывать свои театральные и киноэскизы. Особенно часто мне приходилось делать это уже позже, на фильме "Кыз-Жибек", полное оформление которого в конечном счете легло на меня. Нагрузка была непомерной. Помню, в какой-то момент меня охватил несусветный страх, и первый, к кому я бросилась за советом, был Павел Яковлевич. "Вы знаете - сказала я ему, - я ведь театральный художник, занимаюсь постановкой опер, а фильм, на котором мне предстоит работать, - кинополотно. Причем, очень большое". "Так что же, - резонно ответил мне он, - делайте его как оперу!". Потом добавил: "Вы справитесь!" и всегда поддерживал меня на худсоветах. Он знал, что я, оформив на сцене Театра оперы и балета имени Абая несколько спектаклей, всю жизнь мечтала сделать "Кыз-Жибек". И в то же время понимал - целиком взять на себя оформление такого объемного фильма может далеко не каждая женщина. Понимал и, тем не менее, полагался на мою приверженность к родному эпосу, крепкую школу репинской академии и горячее желание выполнить именно эту работу.
Много лет Зальцман был главным художником "Казахфильма". В Ленинград он не вернулся, и до конца дней своих жил в Алма-Ате - оформлял фильмы, читал блистательные лекции, много работал как график, станковист, оформитель нового студийного комплекса. И было очень, очень больно, когда вдруг его не стало.
После «Ботагоз» мне довелось сняться еще трижды - в фильме «Однажды ночью», оформлял который как раз Павел Яковлевич, в узбекской ленте «Возраст тревог» и в небольшой роли матери Жибек по имени Айгоз на картине «Кыз-Жибек». Правда, фильм этот памятен для меня не столько этой ролью, сколько, как вы уже, наверное, поняли, работой художника-постановщика. Впрочем, к ней, этой работе, я шла более десяти лет. В 1956 году я закончила институт, а в 1958-м была Декада литературы и искусства Казахстана в Москве, и мне заказали очень много эскизов костюмов. Я делала все оперные и хоровые костюмы, а также для "Казахконцерта" Розе Баглановой, Бибигуль Тулегеновой, другим солистам, а также массовке. Только для Шары Жиенкуловой я сделала десять эскизов, и она выглядела настолько шикарно, что у меня возникло желание написать ее портрет. Я его написала, назвала «Казахский вальс», и с него началась у меня целая серия живописных театральных портретов. Занимаясь ими, я в то же время готовила как художник постановки для Казахского ТЮЗа, Кокчетавского драматического театра, Театра оперы и балета имени Абая.
Да, работы было очень много, и во всех моих устремлениях меня, конечно же, поддерживал Женя. Мы ведь делали почти одно и то же дело. Он иллюстрировал старинный казахский эпос «Алпамыс-батыр», я ставила спектакль "Алпамыс". Он делал книжку "Кыз-Жибек", я - одноименный фильм. В первые десять лет, как мы поселились в Алма-Ате, он проиллюстрировал "Казахские народные сказки", "Киргизские сказки", создал графические серии "Читая Сакена Сейфуллина", "Казахские игры". Потом пошли эпические вещи - "Алпамыс-батыр", "Кобланды", "Камбар-батыр", "Козы-Корпеш и Баян-слу", "Айман-Шолпан"... Все это, конечно, было пропущено через мое сознание. Мы вместе собирали материал, вместе его прорабатывали. Да и выставок в то время было много, и мы постоянно в них участвовали. У Жени всякий раз появлялись новые, совершенно удивительные, с массой неожиданных находок произведения. Он работал больше в казахской тематике. Постигая ее, осваивал традиционные сюжеты в линогравюре и жесткой технике литографии. Умудрялся на одном листе показать время в его конкретности и черты эпохи в целом, динамику действия и его фрагменты, живые лица степняков и ощущение бесконечности простора. Он брал байгу и буквально закольцовывал ее темпераментный порыв, восторг преодоления пространства, искусство владения конем, дух состязания, желание прийти на скачках первым. И в том, как это ему удавалось, была сама виртуозность, высший пилотаж уверенной, крепкой руки мастера. Не знаю, кто как, а я всякий раз была буквально потрясена его искусством. Работоспособность была огромная, творческая потенция нескончаемая. И, конечно же, я, заряжаясь этой его энергией, старалась не отставать. Да и вообще неизвестно, устояла бы я в своей жизни на ногах, не будь его рядом со мной.
Ну, а я? Я тем временем, будучи главным художником Казахского Академического театра оперы и балета имени Абая, один за другим ставила оперные спектакли - «Камбар – Назым» Великанова, «Дорогой дружбы» Тлендиева, Степанова и Манаева, «Богему» и "Чио-Чио-сан" Пуччини, «Ер Таргын» и «Козы-Корпеш и Баян-слу» Брусиловского, «Жумбак-кыз» Мухамеджанова. От каждой постановки дух захватывало. Вот только с "Кыз-Жибек" получилась осечка. Я так мечтала сделать эту оперу в золотом варианте - золотой трон, золотые одежды, о которых так много говорится в легенде. Бутафорски это было несложно. И вдруг спектакль отдают заезжему художнику, и тот делает из него "клюкву". Боже, как я огорчилась! Я ведь вещь эту чуть ли не с пеленок на слуху держала. Бабушка Халида моя – народная мастерица по выделыванию кошм и бау - наизусть ее знала и когда рукодельничала, потихонечку напевала. Она была искусница - все ткала, шила, вышивала, мастерски готовила. А во время войны в поисках заработка и хлеба водила меня по аулам, и уж там-то я насмотрелась на народную жизнь! Обо всем этом мне особенно вспоминалось в Ленинграде. Лягу, закрою глаза - и поплыли белоснежные наши юрты, великолепные горы и равнины, резвые скакуны и медлительные верблюды, бабушки-ажешки в роскошных кимешеках и удивительные мастера по выделке кожи, дерева, серебра. Меня и Женя-то полюбил, наверное, за то, что я про все это ему бесконечно рассказывала. Теперь он воплощал услышанное в своих иллюстрациях. А мне... Мне негде было развернуться. И вдруг режиссер Султан Ходжиков предлагает мне сделать "Кыз-Жибек" в кино - костюмы и декорации. "Вот ты и получила дар Божий!" - порадовался за меня Женя. Мне понравилось, что это Божий дар. Но его надо было осуществить. И вот смотрите, что делает чуткий и любящий человек. Понимая, что мне теперь будет ни до кого, он взял нашего сына Вадика и увез на Черное море. И я за месяц, пока их не было, на собственной кухне сделала все эскизы костюмов и декорации к такому гигантскому двухсерийному фильму. И не просто черновики, а буквально выставочные полотна.
Работа эта была более чем значительной. Худсовет у меня ее принял, и она положила начало эпическому жанру в нашем игровом кино. Делала я ее со всей страстью первопроходца. Иной раз по три-четыре дня не ела. Сказал же Шакен Айманов Султану Ходжикову: «Исмаилова тебе все сделает. Считай, фильм в кармане», значит, надо было оправдать это. Видя, как я работаю, Султан называл меня "жынды кыз" - "ненормальная" значит. А я и была ненормальная, фанатичка. Помню, как мы торопились закончить костюмы к началу массовых съемок. Закончили. А он говорит: "Хорошо, только я не готов". И лежит себе в юрте. "Ах ты, - говорю, - барин какой! Да я пришибу тебя, если ты не встанешь, чтобы работать!". И в сердцах дверью хлоп! Юрта-то и подкосилась. Я глядь - а она падает. "Ой, - кричу, - я Султана убила! Султана убила!". Тут, конечно, все сбежались, стали извлекать его. С перепуга он и съемку тут же назначил.
Меня часто спрашивали, много ли материала мне пришлось перекопать? Скажу вам честно - не то слово! И что интересно, в одном китайском источнике я прочла - когда впервые купцы увидели казахов, они решили, что навстречу им мчатся огромные птицы. Так выглядели в контражуре, на фоне солнца люди в меховых головных уборах. Этот образ я, конечно, взяла на вооружение. А чтобы придать их виду еще больше воинственности, сделала костюмы из кожи, обшив их серебряными бляхами. Находка оказалась провидческой. Через некоторое время был раскопан Золотой воин в скифском кургане на Иссыке, и его истлевшая от времени одежда угадывалась по силуэту из золотых блях.
Фильм получился, как мною задумывалось, нарядным и зрелищным. Я старалась, чтобы все в нем жило ощущением степной, достойной красоты, и потому снабжала как костюмы, так и декорации характерными для старины украшениями, элементами идущего из древности казахского орнамента, там, где надо, расцвечивала одежды героев золотыми нитями, металлическими бляшками, сама делала борики, расшивала костюм Кыз-Жибек. Перемежая документальные знания с фантазийным началом, создавала для будущих зрителей идеальное представление о прошлом.
Тридцать лет прошло с того момента, как вышел на экраны «Кыз-Жибек». Он с большим успехом прошел по экранам нашей большой советской страны, был удостоен Государственной премии Казахской ССР и отмечен на союзных и международных кинофорумах. В 1972 году на V Всесоюзном кинофестивале в Тбилиси мне в числе других награжденных участников фильма были выданы диплом и премия за лучшее художественное оформление в этом замечательном фильме-легенде. Я этому была очень рада, потому что работала на нем с удовольствием.
2001 год. |